То, что не удалось Цезарю, сумел осуществить избранный им наследник, Октавиан.

Октавиан приобрел популярность, когда объявил о конце гражданской войны и простил недоимки по налогам; он, как справедливо отмечает Ирэн Фрэн, «решил предложить римлянам форму власти, которая соответствовала бы сложившемуся в их сознании образу» — то есть, в отличие от Цезаря, ориентировался на конкретную ситуацию, на ожидания своих соотечественников. Окончился террор, были укреплены собственнические права на землю. При этом сохранились внешние формы республиканского правления, ибо Август именовал себя «принцепсом», то есть первым из сенаторов, и считал, что власть его основана на личном авторитете (в своем завещании он выразил эту мысль так: «… я превосходил всех своим авторитетом, власти же я имел ничуть не более, чем те, кто были моими коллегами по каждой магистратуре»).

При Августе завершается завоевание Испании и проводится практическая работа по реорганизации и освоению провинций. Испания была разделена на Бетику, Лузитанию и Таррагонскую провинцию, Галлия — на Лугдунскую Галлию, Аквитанию и Бельгику. В провинциях было упорядочено налогообложение, основывались колонии и новые города, прокладывались дороги, которые способствовали оживлению торговых связей между Италией и провинциями и между самими провинциями, строились мосты, акведуки, форумы и театры. В отношении союзных царей он вел себя так же, как Цезарь: «Он заботился о них, как о частях и членах единой державы… а многих царских детей воспитывал или обучал вместе со своими» (Светоний, Божественный Август, 47). По словам историка Г. С. Кнабе, «именно с мероприятий Августа начинается процесс, которому и предстояло в конечном счете привести к уравниванию Рима и провинций»[4]. Вместе с тем Август гораздо более скупо, чем Цезарь, предоставлял выходцам из провинций гражданские права — ибо, как пишет Светоний, считал особенно важным, «чтобы римский народ оставался неиспорчен и чист от примеси чужеземной или рабской крови» (Божественный Август, 40).

В идеологическом плане Август выступил с лозунгами восстановления республики и нравов предков, прекращения войн и смут (в своем политическом завещании он, между прочим, рекомендовал римлянам воздержаться от дальнейшего расширения границ империи), наступления золотого века и процветания. Он сумел привлечь на свою сторону выдающихся деятелей культуры, наполнивших эти лозунги живым содержанием: Вергилия, создавшего эпос новой эпохи, «Энеиду»; поэта Горация, прославлявшего умеренную и добродетельную жизнь, «золотую середину»; историка Тита Ливия и ритора Дионисия Галикарнасского, сторонников сближения римской и греческой культур; географа Страбона, составившего описание всех известных тогда стран и народов, и других. То есть Август предложил если не религию, то стройную идеологическую систему, гораздо в большей степени, чем культы Исиды или Диониса, затрагивавшую такие сферы, как нравственность, взаимные обязательства правителя и народа, учение о путях достижения счастливой жизни. Впрочем, при нем возник и новый религиозный культ — культ императора (самого Августа), который развивался в значительной мере по инициативе «снизу» и приобрел популярность в самых широких слоях.

Наконец Август практически осуществил многие «символические» проекты, задуманные Цезарем: он ставил себе в заслугу то, что, приняв Рим кирпичным, оставил его мраморным (Светоний, Божественный Август, 28). Помимо других многочисленных зданий, он выстроил на Палатине дворцовый комплекс и храм Аполлона. При храме была основана первая в Риме публичная библиотека. Адмирал Августа Агриппа построил в столице театр, термы, водопровод, Пантеон («храм всех богов»). «Календарь, введенный божественным Юлием, но затем по небрежению пришедший в расстройство и беспорядок, он [Август] восстановил в прежнем виде» (там же, 31). Октавиан, копируя Цезаря, даже устраивал театральные представления на разных языках (там же, 43). Он пользовался любовью народа: «Люди всех сословий… на новый год приносили ему подарки на Капитолий, даже если его не было в Риме… На восстановление его палатинского дома, сгоревшего во время пожара, несли деньги и ветераны, и декурии, и трибы, и отдельные граждане всякого разбора, добровольно и кто сколько мог… Имя отца отечества было поднесено ему всем народом, внезапно и единодушно… Многие провинции не только воздвигали ему храмы и алтари, но и учреждали пятилетние игры чуть ли не в каждом городке» (там же, 57–59). Наконец, в своем завещании он, в отличие от Цезаря, оставил полный отчет о государственных делах: «сколько где воинов под знаменами, сколько денег в государственном казначействе, в императорской казне и в податных недоимках» (там же, 101).

Историк А. Б. Ковельман[5] определяет разницу между птолемеевским и римским Египтом (то есть между Египтом как ядром воображаемой мировой державы Клеопатры и Египтом как частью реорганизованной Августом Римской империи) таким образом:

«Римское завоевание произвело переворот… Главное, что изменилось — пало царское хозяйство Птолемеев. Падение началось еще задолго до самоубийства Клеопатры VII. Разрушались царские монополии, земля переходила в частную собственность. Римляне завершили процесс и внесли в него новую черту. Они попытались придать Египту облик гражданского общества. Человек перестал быть придатком царской казны и сделался хоть иллюзорно, хоть фиктивно, но личностью. Его положение определялось богатством, гражданством, образованием — личными достоинствами, а не должностью… Расплодились частные мастерские (при Птолемеях преобладали казенные). Развивалась частная торговля. Увольнение от службы и произвело, вероятно, чувство собственного достоинства, без которого свободно обходились подданные Птолемеев… Центры областей (номов) при Птолемеях считались деревнями, хотя насчитывали десятки и сотни тысяч жителей — много больше, чем заштатные города в Элладе… При Северах начался процесс муниципализации, когда городские советы появились в метрополиях (центрах номов) и в Александрии (начало III в. н. э.). В IV в. Диоклетиан превратил метрополии в полисы, автономные города античного типа. Еще раньше всему населению империи Каракалла даровал права римских граждан. Другой канал формирования «гражданского сознания» — египетские корпорации. В I в. н. э. корпоративное движение пышным цветом расцвело в долине Нила».

Впрочем, так никогда и не реализованная утопическая мечта о создании всемирной эллинистической державы в каком-то — идеальном — аспекте все-таки осуществилась: греческая культура оказала огромное влияние и на прагматичный Рим, и на многие другие народы; она не только стала одной из важнейших составных частей современной европейской культуры, но серьезнейшим образом воздействовала, например, на развитие иудейской и мусульманской философии и науки…

* * *

Таков был исторический контекст правления Клеопатры. Однако, как я попыталась показать в начале статьи, Ирэн Фрэн, видимо, хотела создать что-то вроде современного варианта жизнеописаний Плутарха — поучительный рассказ (не искажающий исторической действительности, то есть лишенный элементов вымысла, «романных красот») о человеческой жизни вообще. Она и жанр своей книги определяет как récit — «рассказ, повесть», но не «роман» и не «биография». Ее книга — синтез истории и литературы.