Наконец ему надоело лежать. Он представил себе город, залитый первым весенним солнцем. Захотелось оказаться на улице. Скорее бы Ульрих ушел на работу. Но тот, словно назло, суетился сегодня дольше обычного, то и дело выходил в коридор, достал из комода воротничок, зачем-то засунул его обратно, взял вместо него другой и с полчаса чистил платье.

Было около восьми, когда Ульрих ушел. Гордвайль сразу же вскочил с постели и подошел к окну. Нежно-голубое утро, медленно заполнявшее улочку, резко улучшило его настроение. В такой вот день хорошо и приятно жить, двигаться, дышать. Все заботы внезапно показались Гордвайлю незначительными, жизнь была легка и приятна. Он вернулся к стулу у кровати, на котором было сложено его платье, и стал торопливо одеваться.

Спустя полчаса он был готов и бодрым шагом спустился с третьего этажа. И тотчас попал в объятья теплого утра, источавшего тот особый, неизъяснимый аромат, который вызывал в голове мысли о прелестных, еще не вышедших из отроческого возраста девушках. Мир выглядел обновленным. Брусчатка тротуаров была вымыта, в щелях между камнями оставались полоски воды, испарявшиеся потихоньку и добавлявшие утру свежести. Вагоны, автомобили, трамваи, высокие стены зданий, люди — все сияло в лучах молодого солнца, все было весело. Чудесным образом встречные женщины, словно бы одетые во все новое, казались красавицами. Бонны в кружевных чепцах и белых глаженых передниках со скрытым кокетством катили перед собой детские коляски: можно было подумать, будто это они подарили жизнь лежавшим в колясках красивым и веселым младенцам. Гордвайль шел по Нордбанштрассе, затем свернул на Пратерштрассе. Витрины притягивали взор, и у Гордвайля возникло непреодолимое желание зайти во все магазины, не пропустив ни одного, накупить там всякой всячины, нужной и ненужной, затевать разговоры с продавцами и приказчиками, непринужденно и весело шутить. И еще ему вдруг захотелось встать на площади и бросать уличным детям монеты, осыпать их потоком серебряных и золотых монет и радоваться их радости. Но увы, это было выше его возможностей: в карманах Гордвайля всех денег только и было — шиллинг и несколько грошей. Он медленно шел по широкой и оживленной Пратерштрассе, дружелюбно глядя в глаза прохожих, словно для каждого из них у него была припасена добрая весть, и так добрался до моста Фердинанда. Подойдя к скоплению людей, толпившихся возле парапета, Гордвайль протолкался поближе к краю и взглянул вниз.

— Молодая девушка, — обратился к толпе грузный, чисто выбритый человек. — Не старше восемнадцати лет. Своими глазами видел, как ее вытащили.

Он проговорил это с известным удовлетворением, как если бы рассказывал о том, как ему посчастливилось лицезреть самого японского императора.

— Живая? — спросил тоненький голос.

— Какое там! Не живее камня.

— Молодежь! — вступила женщина средних лет с саквояжем в руках, в поношенной старомодной шляпке. — Все по краю пропасти ходят. Ничего святого у них нет: либо кого-то убьют, либо с собой покончат. Вчера вот в нашем доме сосед жену зарезал. Какое вчера — сегодня это было! Она, бедняжка, сразу дух испустила, даже пикнуть не успела!

Гордвайль глянул вниз: там, на мостках, двое полицейских охраняли вытянувшееся на земле и прикрытое чем-то черным тело утопленницы, не давая столпившимся вокруг зевакам излишне приближаться. Не обращая внимания на внезапно охватившую его слабость, Гордвайль спустился вниз и, с трудом прокладывая себе путь, подошел поближе к мертвому телу. Из-под черного, не прикрывавшего весь труп покрывала слипшимися безжизненными прядями выбивались каштановые волосы и виднелась голубовато-блеклая кожа краешка лба, казавшегося твердым, как гранит, а с другой стороны торчал бурый носок мокрой и грязной туфли, самый вид которой говорил о том, что она пробыла в воде немало дней. Тело под покрывалом казалось большим, словно там было два трупа; вся земля вокруг была залита водой. Гордвайль не находил в себе сил оторвать взгляд от покрытой черным массы. Сердце его сильно билось.

Тем временем прибыла машина для перевозки трупов, и зеваки расступились. Когда тело поднимали, на миг открылась вся голова утопленницы. Мелькнуло раздувшееся, словно из гипса, лицо, закрытые глаза. Левая скула была рассечена, однако цветом рана не отличалась от остальной части лица. Нос показался Гордвайлю чрезмерно длинным. «Так совсем не должно быть… — пронзила его вздорная мысль. — Нос должен…» В этот момент машина тронулась с места, и в тесной толпе кто-то ткнул его локтем в ребро, причинив мгновенную тупую боль. Очнувшись, Гордвайль вспомнил, что у него совсем не осталось времени. Он еще раз посмотрел на залитую водой землю вокруг и на водную гладь Дуная, стелившуюся перед ним, в которой отражалось синее небо и белесые клочья облаков, и вместе с рассеивавшейся толпой пошел вверх по лестнице. Внезапно он почувствовал крайнюю усталость, как после изматывающей физической работы.

— Таким прекрасным весенним днем негоже, молодой человек, негоже быть мертвым! — сказала ему шедшая рядом согбенная старуха. И тут же добавила, словно то было проверенное средство от смерти: — Эх, надо домой поспешить, готовить обед сыновьям.

Но весенний день уже потерял свою прелесть в глазах Гордвайля. Опустив взор долу, глубоко засунув руки в карманы расстегнутого пальто, он с вконец испорченным настроением продолжил свой путь по асфальтированной дорожке, тянувшейся вдоль берега канала, и через несколько минут вышел в самый конец Ротентурмштрассе. Остановившись у ближайшего книжного магазина, он рассеянно прочел названия нескольких новых книг в витрине, затем посмотрел на часы — было четверть одиннадцатого — и решительно вошел внутрь.

— Что вам угодно, сударь? — спросил его рыжий молодой человек в очках в черной роговой оправе.

Гордвайль выразил желание поговорить с доктором Крейнделом.

Молодой человек скрылся в коридоре напротив входной двери и тотчас вернулся.

— Доктор Крейндел в настоящий момент заняты. Не согласились бы вы немного обождать, сударь? Пожалуйста, посидите здесь, — молодой человек указал на стул.

Ожидание было Гордвайлю вовсе не по душе. Больше всего на свете не любил он ждать. Однако ему хотелось покончить с этим делом, и он все же уселся на стуле, с твердым намерением провести в ожидании не более четверти часа.

В магазине не было в это время ни одного покупателя. Время от времени рыжий приказчик взбирался вверх по передвижной лестнице, крайне деловито рылся в рядах книг на стеллажах, снимал целые кипы и раскладывал их на столах внизу. Возле входа, сидя за кассой, читала молодая кассирша. На Гордвайля, севшего неподалеку, она не обратила ни малейшего внимания. Чтобы как-то убить время, Гордвайль принялся, напрягая зрение, читать названия томов, стоявших напротив, по другую сторону длинного, забитого книгами стола, с трудом ему удалось разобрать несколько из них. Снаружи пробивался неясный глухой шум большого города. Без какой-либо явной связи Гордвайль вдруг вспомнил залитую водой землю на берегу Дуная, после того как унесли утопленницу, и сердце его сжалось. Сидение в магазине показалось вдруг ненужным, бесцельным. Положив на колени свою помятую бурую шляпу, он принялся выискивать в карманах сигарету, но не нашел ничего. Бездумно перевел взгляд на юную кассиршу. «Целиком ушла в книгу, — подумал он про себя. — Интересно, можно ли силой взгляда сбить ее с мысли и отвлечь от чтения…» И он сосредоточенно уставился в точку на ее щеке, возле уха. Через минуту кассирша и вправду заволновалась, провела рукой по темным, чуть желтоватым волосам, постриженным «под мальчика», поковыряла в ухе и наконец, повернув лицо к Гордвайлю, рассеянно посмотрела на него. На миг у нее появилось выражение, какое бывает у человека, усиленно пытающегося вспомнить что-то, затем она снова погрузилась в книгу. Довольный своим экспериментом, Гордвайль поднялся со стула, словно бы воспрянув духом, и сказал приказчику, что ждать дольше у него нет времени.