— Фи! — сказала Эльза. — Какой грубиян! А еще из приличной семьи!

Больше никто не отреагировал на шутку Фридриха, они и слов-то таких не знали, у них в ходу были более простые названия. Только Граматке укоризненно посмотрел на Фридриха. Тот поспешил исправиться.

— Продолжайте, наставник! — завыл он. — Что случится в конце великанской зимы? Что ждет нас впереди? — Тут он завыл совсем уж по-волчьи.

Не просто так завыл, потому что Граматке тотчас подхватил:

— И тогда свершится великое событие: Волк поглотит солнце, и люди почтут это за великую пагубу. Другой же волк похитит месяц, сотворив тем не меньшее зло. Звезды скроются с неба. И вслед за тем свершится вот что: задрожит вся земля и горы так, что деревья повалятся на землю, горы рухнут и все цепи и оковы будут разорваны и разбиты.

— А вот это славно! — воскликнул Юрген.

Но никто не отреагировал. Все, невольно прижавшись плечами, слушали Граматке, его страшную сказку.

«Как дети», — усмехнулся про себя Юрген. Он посмотрел на часы, высвободил плечо из-под головы Эльзы, поднялся. Она вскинула глаза, в них стоял немой вопрос. Она была приучена, что у мужчин свои дела и они не любят, когда женщины суют в них свой нос, даже когда спрашивают о них. «Надо сменить Брейтгаупта», — тихо сказал Юрген. Эльза благодарно кивнула. Он ласково провел рукой по ее лицу.

Но сначала он зашел на кухню, откуда уже просачивались умопомрачительные запахи. Какое же Рождество без гуся! Без двух гусей!

Гусей добыл Отто Гартнер, это было непросто. Если бы их не перевели из центра Варшавы в пригород, не видать им гусей как своих ушей. Да и в пригороде гусей надо было не только найти, но и взять. Специалистов в их батальоне хватало, в отделении Юргена на такие случаи имелся Зепп Клинк, профессиональный домушник, он после наводки Отто рвался на дело, но Юрген строго-настрого приказал ему не высовываться. Слишком велик был риск. Начальство и так-то мародеров не жаловало, а после Варшавского восстания вовсе закрутило гайки. В Вермахте за украденного гуся можно было угодить в штрафбат, в штрафбате — под расстрел. Такая вот несправедливость! Гуся можно было только купить или, точнее, выменять, потому что обнаглевшие поляки уже отказывались брать рейхсмарки.

Это была работа для того же Отто Гартнера, он был в их отделении экспертом по черному рынку. Так у них в батальоне было заведено: экспертом в том или ином вопросе считался тот, кто пострадал за это. Гартнер, комиссованный после нескольких ранений, добывал себе пропитание на черном рынке в Мюнхене, там его и взяли. В тюрьме его признали годным для прохождения службы в штрафбате.

За двух гусей Отто отдал новенькие офицерские сапоги и три кожаных ремня с бляхами, которые очень ценились поляками, вероятно, за надпись «Got mit uns».[2]Все это обеспечил Зепп Клинк, как-то ночью посетивший армейский склад. Еще поляки предлагали поросенка за ящик винтовочных патронов. Но Юрген сказал твердое «нет», пусть достают в соседнем отделении. Так они остались без поросенка. Но зато Отто выменял канистру самогонки на канистру керосина, тут все было по-честному.

Своих гусей Отто «пас» даже сейчас, стоя рядом с печкой.

— Ну что, скоро? — спросил Юрген.

— Еще полчаса, мальчики, — ответил Эберхард Эббингхауз. Он отставил заслонку духовки, выпустив клубы ароматного пара, и заглянул внутрь. — Пальчики оближете!

Эббингхауз был поваром из Дуйсбурга. Но в батальоне он был в первую очередь солдатом, ему редко выпадал случай продемонстрировать свое искусство, так что сейчас он просто лучился от счастья. Еще он занял в отделении давно пустовавшее место эксперта по гомосексуализму. Юрген даже думал, что в тылу их всех повывели или они сами перековались. Прибытие Эббингхауза развеяло эту иллюзию. Впрочем, он был хорошим парнем и отличным поваром, вот только солдатом никаким. Эббингхауз, когда-то разделывавший и жаривший мясо, теперь сам стал мясом, которое вскоре разделают и изжарят другие повара с восточного берега Вислы.

— Не сомневаюсь, Эбби, — сказал Юрген и похлопал его по плечу.

Он вернулся в комнату, остановился на пороге. Граматке продолжал свой рассказ:

— А Волк Фенрир наступает с разверзнутой пастью: верхняя челюсть до неба, нижняя — до земли. Было бы место, он и шире бы разинул пасть. Пламя пышет у него из глаз и ноздрей. Мировой Змей изрыгает столько яду, что напитаны ядом и воздух, и воды. Ужасен Змей, и не отстанет он от Волка. В этом грохоте раскалывается небо, и несутся сверху сыны Муспелля. Сурт скачет первым, а впереди и позади него полыхает пламя. Славный у него меч: ярче свет от того меча, чем от солнца.

— Блачек, Тиллери, ко мне! — громко крикнул Юрген.

— Есть!

Тиллери уже стоял перед ним, руки по швам, грудь колесом, усердие в выкаченных глазах. Сразу был виден обер-фельдфебель, бывший. Это был хороший солдат, опытный, быстрый, инициативный и сообразительный. На этом и погорел. Когда иваны пошли в наступление под Люблином, Тиллери, видя неминуемость окружения, приказал своему отделению отойти на вторую линию укреплений. Вестовой, несший приказ командира батальона об отходе, встретился им на полпути, но высокий суд не принял это во внимание. Тиллери оставил позицию без приказа. Разжалование. Лишение гражданских прав. Испытательный батальон.

А вот и Блачек. Подошел быстро и четко, да встал медленно. С ним всегда так — долго доходит. Блачек из-под Мезерица, это в их глубоком тылу, у Одера, он был крестьянином, возможно, в этом все дело. Точно также до него долго доходил приказ об отступлении, отданный командиром его отделения. Все солдаты рванули в тыл, а Блачек остался один в траншее перед цепью наступающих русских. Товарищи вернулись и вытащили Блачека из траншеи, как оказалось, только для того, чтобы его потом обвинили в намерении сдаться в плен. Его могли расстрелять, так что он еще легко отделался.

Это была идеальная пара для караула. Они стали одеваться, натянули ватные штаны и толстые свитера. Надели через голову длинные, почти до колен, балахоны на собачьем меху с большим капюшоном. Балахоны были списанные, со склада СС, они их держали специально для караульных, воевать в них было несподручно. То же и с ботами. Это были огромные башмаки на деревянной подошве из толстого войлока с двумя разрезами спереди и сзади, которые закрывались толстым языком и затягивались двумя застежками с пряжками. Их надевали поверх сапог. Комплект дополнялся меховыми шапками с завязанными над козырьком ушами и длинными, до локтя, рукавицами на ватине с единственным тонким третьим пальцем для стрельбы.

Юргену не было нужды так утепляться, да и одежда у него была более справная: удобная армейская куртка с капюшоном, русская цигейковая шапка-ушанка и валенки, настоящие русские валенки, которые он уже два года таскал во всем фронтам в своем бездонном заплечном мешке под названием «мечта мародера».

— Рядовой Блачек! Поторопитесь! На улице мерзнут ваши товарищи, ожидающие смены! — подогнал Юрген Блачека, который вдруг застыл с разинутым ртом, напряженно вслушиваясь в декламацию Граматке.