«Вот тут я дал в натуре маху!».

Ну как же… они же, эти излишества — такие мягонькие, тепленькие, очень интересные и на взгляд, и на ощупь! Не… Тут я однозначно слаб! Можно каяться, но что есть — то есть!

Так! Поэтому приведение тела и здоровья поближе к идеалу — задача «архиважная»!

«Соблюдает дня режим Джим!

Знает — спорт необходим, Джим!»

И даже то, что этот утренний бег и занятия — дело непривычное и даже странное для подавляющего большинства моего теперешнего окружения, меня не остановит!

Здесь и сейчас спортом, конечно, занимаются. В основном дети и юношество. Но вот утренние пробежки привлекают внимание. Так здесь не делают! Ну да — пусть! Я и так уже, как говорили в определенных кругах в будущем, «накосорезил» — мама не горюй!

Первый мой косяк — что я утоп не до конца! Хотя — это я со зла так говорю. Понятно, что ни мне самому, ни моим родным мое «утопление» радости не принесло бы! Но ведь и проблемы за ним последовали!!!

В прежней памяти присутствует такой эпизод, тонул я пацаном, да! Но вот что странно: насколько я помню, тонул я в середине лета и на речке Кривуша — это речка возле села Черный Яр. Там мы тоже с дядькой Володькой были на рыбалке, он же меня и вытянул из воды. А здесь — апрель, и место другое. Может что-то с памятью? Или мир параллельный-перпендикулярный?

Про данный случай, произошедший здесь и сейчас, точнее, про предысторию его и само происходившее, я сам не помню ничего. Это уже потом, со слов и ругани родных я понял, что 22 апреля, после субботника (как положено!) я напросился на рыбалку с дядькой Володькой. Он с дружком дядей Юрой Жилкиным на мотоциклах собрался ехать в устье Аяна, ловить язя.

По язю — это рыба такая! Объясняю: ранней весной, в Сибири, из больших рек вроде Иртыша или Оби, рыба (в частности язь!) заходит в малые реки на нерест. В том числе — из Иртыша в Тобол. И пусть устье Тобола от нас довольно далеко — около ста километров — часть этой рыбы по Тоболу попадает в малые речушки, типа нашего Аяна. При удаче, в хороший год, можно было и несколько центнеров рыбы заготовить! Рыбачат, конечно, браконьерским способом. Хотя в период нереста — все способы браконьерские!

Делается это примерно так: находится большое дерево (как правило — талина, она же ива), которое наклонено над водой (желательно, чтобы ширина речки в этом месте была небольшая!), в него (в дерево!) вкручивается блочок, через который пропускается веревка или тросик. На рабочем конце тросика привязывается металлическая рамка (как правило четырехугольная!) с сеткой и грузом в ней. Вот и тягают эту снасть то вверх, то вниз, то погружают в воду, то поднимают. Проходящая мимо рыба и ловится! У нас это называют просто — ловить сеткой, или ловить тягой. Ну — действительно, тягай эту сетку туда-сюда! То пусто, то густо!

Так вот… Пока дядька с другом по очереди тягали эту сетку туда-сюда, я, заскучав, лазил где попало! И чуть дальше по берегу, проходя по поваленному в воду древесному стволу, свалился с него. Как дядька сказал: «Кора подопрела, ты на нее наступил, она отломилась и со ствола соскользнула!». Глубины там хватило, как хватило и ила на дне, куда я и воткнулся ногами.

В общем, в бессознательном состоянии меня приволокли в больницу. Вот тоже — как они меня беспамятного на мотоциклах везли с берега Аяна до города и больницы? Это ведь километров 8, а то и 10 будет! Спрашивал у дяди, да он только рукой отмахнулся: «Привезли и привезли! Слава Богу жив остался!»

Там в больнице я и очнулся через сутки. Мама потом, успокоившись уже, ворчала, что врач ей невнятно объяснял, что без сознания я толи по причине возникшего кислородного голодания мозга вследствие утопления, либо от спазма сосудов — вода-то в речке еще была — ого-го! По Тоболу еще и сейчас льдины проплывают, а тогда-то они косяком перли! Никаких прогнозов врач не давал.

Но я очнулся, к радости родных и удивлению медперсонала. Вот так-то: там пулю в голову, здесь вынырнул!

Вот что было здесь я уже помню. Правда сначала смутно — голова очень сильно болела, ну просто невыносимо! В глазах все плыло и в ушах бухало! Первое воспоминание: везут меня куда-то! И то, на чем везут, холодное, зараза! И твердое! А надо мной потолок какой-то высокий-высокий, в известке и весь в трещинках! И голова! Голова буквально трещит! Тут эти перевозчики («Хароны недоделанные! Мать иху…») тряхнули каталку на каком-то порожке, голова взорвалась болью, и я уплыл!

Следующий раз я выплыл из мути уже в палате. Ну — как потом понял. А так — сумрак, несколько металлических кроватей в два ряда, люди на них лежащие, кто-то оглушающе храпит. И опять головная боль! Потом смутно видимая женщина, какой-то укол и вновь беспамятство.

А вот следующий раз уже пришел в себя, хоть и с головной болью, но более или менее четко. И первое, что увидел — мама, сидящая у кровати и батя, стоящий у кроватной спинки, в ногах.

Думал все — бред! Как там у поэта: «Там, где мама молодая и отец живой!».

Вот так и у меня. И до того на душе горько стало, что я не выдержал и разревелся! Я ведь их такими почти и не помнил. Лишь что-то смутно-смутно в памяти маячило. А тут — вот они! Маме сейчас всего сорок два, бате — сорок шесть лет. А я их помню уже гораздо-гораздо старше. Помню, как батя умер в восемдесят девятом году. И маму, совсем старушкой… Как хоронил ее в далеком две тысячи восьмом году. То есть накатили на меня вот эти все воспоминания, ух как!!!

Потом, еще через день, мама с руганью вытребовала моей выписки. Батя говорил, что заподозрила она у одного из больных в моей палате «тубик» — нехорошо он дышал и кашлял. Ну — она же медик, фельдшер у нас в РТС, ей виднее. Еще она ругалась, почему меня в детское отделение не положили. Отец, хмыкнув, предположил, что врачи, думая, что я умру, не захотели пугать детей в палатах и отправили меня во взрослое отделение. Ну да — Бог с ними!

По выписке меня привезли в дом