глаза, временами зеленые, непонятное сходство с Марией-Антуанеттой, извилистые губы; прелестный овал, очерченный какой-то чистой и почти отвлеченной линией. Во взгляде были стремительность и лукавство: лицо из картины Ватто.

VII

Утром у меня снова было удушье, но я так долго носился со своим страхом смерти, что он у меня прошел. Эшелон стоял на запасных путях без паровоза. Я вынул «Вертера» из своей полевой сумки и пошел побродить. Вернувшись, я попал в самую середину ссоры. Левит топтался на бревнах у печки и ревел: «Я не допущу, чтобы какая-нибудь проститутка…» Все это относилось к Вере. Девчонки кругом молчали. Докторши варили суп. Маленькая Лариска ползала у всех в ногах. Вера всхлипнула, отвернулась и горько расплакалась.

– Как вы смеете так говорить! Замолчите сию же минуту! – закричал я.

Левит ужасно удивился, потому что меньше всего ждал отпора с моей стороны.

– Да ведь она… – начал он объяснять.

– Я не желаю слушать никаких объяснений, – сказал я, – это недостойно – говорить такие вещи.

Я решительно сел у печки, показывая этим, что готов к дальнейшей борьбе. Все притихло в вагоне в ожидании неслыханной ссоры. Я чувствовал, что способен убить Левита. Вера тихонько всхлипывала, повернувшись ко всем спиной.

Левит заворчал и полез на нары. Вера поплакала и собралась уходить. Я встал, все еще взволнованный, и очень серьезно, почтительно подал ей пальто.

– Что вы делаете с Верой? Она обмерла. Я думаю, никто в мире никогда не подавал ей пальто, – сказала мне Нина Алексеевна. – Вообще Вера довольно противная девчонка, но я все-таки рада, что вы за нее заступились. Нельзя же так обижать, как этот Левит.

Вера вернулась только к вечеру. Все уже было забыто. Она пришла веселая, живая, порозовевшая от холода.

– Я сфотографировалась, – сообщила она.

Девушки собирались в это время на какую-то танцульку тут же на станции. Вера сию же минуту заторопилась идти вместе с ними.

– Да ты хоть поешь, ведь голодная, весь день ходила неведомо где, – говорили ей.

– Некогда, некогда, – торопилась Вера и нечаянно выплеснула свой обед под печку.

Мы с Ниной Алексеевной засмеялись.

– Верочка, вы просто прелесть, – сказал я.

VIII

С вечера я не стал дожидаться припадка и вышел к печке, как только утихло в вагоне. Вера появилась и села рядом со мной.

Ей было немножко неловко за давешнюю сцену с Левитом. Она сидела серьезная, с нахмуренными бровями и смотрела в огонь. Но я видел, что ей ничуть не грустно, а просто интересно посмотреть, что будет дальше.

– Вы только не думайте обо мне плохо, – сказала Вера.

– Все это вздор, Верочка, и нечего вспоминать, – сказал я и тихонько взял ее за руку. – Почему вы вечно куда-то пропадаете? В вагоне так пусто, когда вас нет.

«Ох, не надо этого говорить», – подумал я и отнял руку.

Вера по-прежнему сидела нахмуренная.

– Почему же вы никогда со мной не разговариваете? – спросила Вера.

– По-моему, теперь уж мы подружились, – ответил я.

– Что у вас за книга? – спросила Вера.

Я протянул ей «Вертера».

– Что-то не по-русски, – сказала Вера, – вы, наверное, такой ученый, умный, все время читаете. Я хочу вас попросить: помогите мне написать письмо.

– Кому?

– Моему мужу.

– Разве вы замужем, Верочка? – спросил я.

– Да, уже второй раз. Мой муж на фронте, – сказала Вера, – мы поженились, когда я была в запасной бригаде. Мне там было хорошо. Я тоже хотела пойти с ними на фронт. Но, когда им пришлось идти, меня перевели в этот госпиталь.

– Вы были огорчены, наверное.

– Нет, я сама просила. У меня там тоже всякое было, – сказала Вера.

– Ну, давайте писать письмо, – сказал я.

«Дорогой Алешенька, – писала Вера, – я еду в вагоне. Кругом снега».

– Что бы дальше написать? – спросила она.

– Так очень трудно, – сказал я, – что же мы напишем человеку, про которого я ничего не знаю? Расскажите мне про него сначала.

– Он еще младше меня, – сказала Вера, – ему девятнадцать лет. Он очень хорошо танцует, поет. Его все так любили в этой бригаде. И девушкам он нравился. Спросите у наших девушек. Они его знают. Они все в него влюблены.

– И вы тоже, конечно? – спросил я с досадой.

– Я вам покажу его карточку, – сказала Вера и вынула обрывки мелко изорванной фотографии. – Дайте книжку, я на ней сложу.

Я приготовился увидеть какую-нибудь фокстротную физиономию какого-нибудь физкультурника. Я увидел черноволосого юношу с очень красивым, каким-то печальным и обреченным лицом. «Кавалер де Грие», – подумал я.

– Почему эта карточка разорвана? – спросил я с некоторым удивлением.

– Это я изорвала при нем на прощанье и сказала, что его не люблю, – ответила Вера, – я его обижала. Я все могла при нем делать, все, что хотела. Он все мне прощал.

– И вам его не было жалко?

– Нет. Он мне ничего не мог запретить. Я иногда хотела, чтобы он меня не пустил, удержал насильно, а он этого не умел. Он только просил, а я все ему назло делала. А раз вышло так, что он хотел в меня стрелять.

– Но не выстрелил все-таки?

– Нет, не выстрелил. Когда мы встречали Новый год, он там был, и еще его друг, такой Кока; мы с этим Кокой сидели в темной комнате. Алюнька нас нашел; он был с командиром бригады. Он схватил наган и навел. Командир кричит ему: бей их обоих! А Кока встал, и молчит, и улыбается, и у него ямочки на щеках. Алюнька бросил револьвер и убежал.

Вера вся просветлела при этом воспоминании.

– Он все-таки потом помирился с вами?

– Да. И даже плакал. Он мне потом так рассказывал: «Я вхожу, а вы оба такие взволнованные, и Кока, негодник, такой счастливый».

– А Розая вы любите? – спросил я.

Вера снова потемнела.

– Я его ничуть не люблю, – сказала она.

Розай служил в нашей части и ехал вместе с нами, в соседнем вагоне. Все знали, что он был любовником Веры и разошелся с ней уже в пути. Но в последние дни он снова стал появляться в нашей теплушке и поглядывать на Веру, хоть вовсе с ней не разговаривал и демонстративно ухаживал за другими девушками. Мне казалось, что Вера не совсем безразлична к его посещениям. При нем она садилась в уголок и не подавала голоса.

– Я ничуточки его не люблю, – повторила Вера и встряхнула головой.

Я не мог оторваться от изменчивого Вериного лица, теперь уже снова печального.

– Мы, должно быть, уже не допишем письма, – сказала Вера.

– Вы можете стать