лица больше не говорили похожие слова, обходя слово «смерть». Тогда все становилось серьезно. Уверенность улетучивалась.

— У меня есть еще время. Четыре месяца — это много, — упавшим голосом сказал Дэвид.

— Иногда вам будет больно.

— Ничего, я потерплю, — ответил мужчина. — Нас учили терпеть разную боль.

— А если будет очень больно?

— Я буду терпеть сильнее.

Посмотрев Дэвиду в глаза, Вертиго закрыл рот, хотя уже собирался что-то сказать. Если на то пошло, он выпишет ему обезболивающие и стимуляторы, раз он так желает этого, оттягивая неизбежное. Бесполезная боль, и приводит всегда к одному. Он сдастся, они все сдавались.

— Я найду способы, как заработать на органическую замену ткани, — почти с уверенностью проговорил Дэвид.

— Полную органику, увы, я не могу вам обещать, даже если вы наберете полную сумму.

— Почему же?

— С недавних пор такие операции запрещены. Остались только кибернетические заменители.

— Почему?

Вертиго развел руками.

— Технологии движутся вперед. Некоторые методы считаются устаревшими.

— Вы тоже так считаете?

— Полная органика оставляет человека человеком. Как можно считать обычного человека устаревшим? — пожал плечами Вертиго. — Но я вынужден буду оповестить корпорацию о вашей кибергофобии.

Дэвиду стало неуютно. Твердые выступы анатомического стула натирали ему копчик, но заметил он это только сейчас. Ему показалось, что такой доктор как Вертиго, с добрым голосом и спокойными глазами не может проболтаться о том, что сказано по секрету.

— Вы же врач… это нехорошо, — Дэвид кашлянул в большой кулак. — Можно как-то избежать этого?

— Я врач до тех пор, пока у них моя лицензия, — сказал Вертиго, отключив голограммы с яркими картинками. — У нас осталось еще несколько минут. В вашей карте говорится, что вы видите сны. Расскажите мне о них.

Дэвид посмотрел на Вертиго с недоверием.

— Не волнуйтесь, все что вы сейчас скажете останется врачебной тайной, — уверил доктор. — Корпорация трепетно относится ко всему, что может вызвать недоверие к их продукции, и учитывает тех, кто боится киборгизации… но до чужих снов ей дела нет.

— Иногда сны короткие, иногда длинные, — помедлив немного, неуверенно проговорил Дэвид. — Но все они темные и в них много дыма. Я не люблю дым.

— Когда начались эти сны?

— Совсем недавно.

В своих темных снах Дэвид каждый раз задыхался. Иной раз ему чудилось, что пахнет горелой смолой, иногда — подпаленной влажной соломой или тлеющим листом конопли. Сколько бы Дэвид не принюхивался, не мог посчитать все запахи. Их было много, и ярче всего пах табак. Табак он не любил еще больше, чем дым. Когда он чувствовал этот терпкий запах, ноздри сами собой поджимались, как испуганные лепестки мимозы, его охватывала паника и горло забывало, как втягивать воздух.

Когда создавались генсолдаты, кто-то из ученых решил, что им повредит увлечение куревом и алкоголем, какая встречается у всех здоровых вояк. Так снижается их эффективность, решили они. Это отвлекает он решения главных задач. Кто-то с крупными погонами, кто не имел в себе таких генетических изменений, их поддержал. Когда к власти пришла госкорпорация «Голем», солдат освободили от казарменной жизни, но как скрашивать свободное время, ни один ученый им так и не подсказал.

Нет, он не покрывался пятнами, не бился в конвульсиях, не исходил пеной у рта. Он просто панически боялся, будто в голове щелкало что-то, как у пса, которого каждый раз били током при виде вора в черной маске. Чистый рефлекс. Многим из таких, как Дэвид, удавалось побороть этот страх, особенно в отношении алкоголя. Большинство тренировалось намеренно, и некоторые обнаруживали в себе талант, преодолевавший любые генетические вмешательства. Нужно было только закрыть глаза и ждать, как огненная жидкость булькнет в желудок. Наверное, это сделать было проще всего. Дэвид сам убедился в этом, когда парочку раз напивался вусмерть. Терпкий виски кусал его изнутри, но совсем недолго и совсем не так, как это сделала бы собака или змея. Янтарная жидкость согревала грудь и приятно пощипывала нутро, а когда окончательно уходил страх, ему становилось хорошо.

Но дым… это был настоящий ужас. Он не булькал внутри, забавно ударяясь о стенки желудка, если потрясти животом. Он запечатывал легкие, не давая пробиться воздуху и душил.

— И все же… недавно — это когда? Уточните, — настаивал доктор. — Мне нужно понять, связаны ли они с Полетом Миражей.

— Нет, док, это началось до… — Дэвид осекся, — …до «полетных» снов. Если честно, не знаю, какие сны ужасней, в которых задыхаешься, или в которых хочешь остаться навсегда…

— А вам снится еще что-то, кроме дыма?

Кроме дыма ему снилось еще кое-что. Темнота. Такая густая, что в ней можно было увязнуть и потонуть. Порою казалось, что она заливает глаза, легкие и рот не слабее дыма, но, когда он начинал двигаться в ней, болтать руками и ногами и потом бежал, бежал чтобы найти выход из сна, она расступалась. Ускользала из-под пальцев, будто боялась, что он ударит ее, а потом все равно смыкалась за спиной и становилась еще гуще, и Дэвид понимал, что это ловушка. Она просто заманивает его, чтобы он быстрее бежал и сильнее терялся. Тогда-то его и настигнет дым.

В темноте и дыму сновали черные тени. Он бы не заметил их в этой кромешной темени, но они научились танцевать вместе с дымом и называть свои имена. Сначала Дэвид не мог разобрать их шёпота, но потом услышать отчётливое «Маркус» и «Грегори» и решил, что их так зовут. Еще были «Виджен» и два «Брэда» и еще одна большая тень, имени которой он не знал. Она так и не назвала себя, только мычала что-то и извивалась, вплетаясь своим танцем прямо в дым. В справочнике он нашел, что это именно имена, хоть и очень старые. У всех теней они были, в этом не было сомнений. Особенно у той, огромной, мычащей и очень приставучей тени, которая, по мнению Дэвида, и была источником самого нелюбимого его запаха — табачного. Он никогда не видел, чтобы тени курили, но откуда-то должен был взяться этот дым.

— Это просто сны, док. Они не реальны. Я могу задыхаться, но почти всегда просыпаюсь и сразу глубоко дышу. Только холодно бывает, потому что потею, — Дэвид хотел уйти от ответа, упоминание о доносе в корпорацию его беспокоило. — Когда я открываю глаза, все снова так, как обычно.

Пусть док и говорит, что сохранит врачебную тайну, он все равно может обмануть, как тот кредитор, который оформлял ему жилье. Хотя у Вертиго и глаза добрее, и он