Непоправимость этой внезапной кончины терзала, как кровоточащая рана. Сердце Хокану разрывалось от горя и невозможности поверить в случившееся. Сознание устояло перед потрясением только благодаря воинской выучке и закалке.

— Накройте ребенка щитом, — распорядился он. — Мать не должна видеть его таким.

Но слова слишком поздно слетели с онемевших уст. Мара уже метнулась за ним. Упав на колени перед телом сына, она протянула руки, чтобы прижать Айяки к груди, поднять с пыльной земли, словно одной только силой материнской любви могла вернуть его к жизни. Но руки застыли в воздухе над окровавленными останками, и что-то сломалось у нее внутри. Следуя мгновенному побуждению, Хокану подхватил Мару и прижал к своему плечу.

— Айяки отошел в чертоги Красного бога, — тихо проговорил он.

Мара не ответила. Хокану чувствовал под своими ладонями бешеный стук ее сердца. Лишь с опозданием заметил он схватку в кустах близ дороги. Воины почетного эскорта Мары остервенело набросились на одетого в черное убийцу. Прежде чем Хокану успел собраться с мыслями и отдать приказ, чтобы того взяли живым — ибо у живого можно выпытать, кто его нанял, — убийца был мертв.

Мечи взлетали в воздух и опускались, обагрившись кровью. В мгновение ока убийца был разрублен на куски, уподобившись разделанной туше нидры на прилавке мясника.

Бросив взгляд на останки, Хокану отметил черный цвет короткой рубахи и штанов, не укрылись от него и окрашенные в красное ладони. Под сорванным с головы капюшоном, закрывавшим все лицо, за исключением глаз, обнаружилась синяя татуировка на левой щеке. Подобный знак мог принадлежать лишь члену тонга Камои — братства наемных убийц.

Хокану стоял не шевелясь. То, что солдаты прикончили злодея, не имело значения: посланцы Камои радостно шли навстречу смерти и не выдавали тайн. К тому же в их общине господствовала строжайшая секретность, и убийца скорее всего сам не имел понятия, кто же заплатил их главарю за нападение. А единственное, что стоило бы знать, — это имя человека, оплатившего услуги Братства. Та часть сознания, которая еще сохраняла способность мыслить, подсказывала, что подобное покушение не могло обойтись дешево. Этому исполнителю чьего-то заказа не приходилось рассчитывать на то, что он сам останется в живых, а услуги наемного убийцы-смертника порой обходились в целое состояние.

— Обыщите труп и проследите путь мерзавца в пределах поместья, — услышал Хокану собственный голос, которому клокотавшие внутри чувства придали непривычную для окружающих жесткость. — Посмотрите, не найдется ли каких-либо улик, которые помогут установить, кто нанял Жало Камои.

Сотник, командовавший отрядом Акомы, поклонился хозяину и отдал подчиненным четкие распоряжения.

— Поставьте стражника у тела наследника, — приказал Хокану.

Он наклонился, чтобы утешить Мару, не удивляясь ее молчанию. Она все еще не могла справиться с ужасом и поверить в смерть Айяки. Хокану не ставил Маре в упрек то, что она не сумела совладать с собой и сохранить бесстрастие, подобающее настоящим цурани. Долгие годы Айяки составлял для Мары всю ее семью — других кровных родичей не было. До его рождения жизнь властительницы Акомы успели омрачить слишком многие смерти и потери. Прижимая к груди маленькую дрожащую фигурку жены, Хокану в то же время продолжал отдавать окружающим необходимые приказы.

Но когда этот горестный долг был исполнен и, Хокану ласково попытался увести Мару в дом, это ему не удалось.

— Нет! — запротестовала она со сдерживаемой болью. — Я не оставлю его здесь одного.

— Госпожа моя, Айяки уже не помочь. Он в царстве Красного бога. Поверь, там его ждет достойный прием, потому что он, ребенок, встретил смерть с отвагой доблестного воина.

— Нет, — повторила Мара таким тоном, что Хокану понял: перечить ей бессмысленно. — Я не уйду.

И хотя спустя некоторое время Мара все же согласилась отправить домой младшего сына под охраной роты воинов, сама она все утро провела на пыльной земле под палящим солнцем, пристально вглядываясь в застывшее лицо своего первенца.

Хокану не отходил от жены. Собранный, словно на поле сражения, он взглянул в лицо худшей из бед и выстоял. Не повышая голоса, он отправил гонца с наказом прислать слуг и небольшой шелковый шатер для защиты от солнца. Мара ни разу не отвела взгляда в сторону, как будто между ней и миром опустилась завеса. Не замечая никого из хлопочущих вокруг людей, она просеивала сквозь пальцы взрытую землю, пока не прибыла дюжина лучших воинов в церемониальных доспехах, чтобы унести ее погибшего сына. Никто не возразил против предложения Хокану воздать мальчику воинские почести: Айяки погиб от вражеской стрелы, и это было столь же непреложно, как если бы яд проник в его собственную плоть. Он отказался покинуть любимого коня — такая храбрость и чувство долга в столь юном отроке заслуживали признания.

С застывшим фарфоровым лицом Мара наблюдала, как воины подняли тело мальчика и уложили его на похоронные носилки, украшенные узкими длинными лентами зеленого цвета — цвета Акомы. Среди зеленых лент выделялась одна ярко-алая: то была дань почтения Красному богу, встреча с которым ожидает всех смертных.

Утренний ветерок стих, и под тяжестью ноши воины обливались потом. Хокану помог Маре подняться на ноги, умоляя богов об одном — чтобы горе ее не сломило. Он знал, каких усилий стоило ему самому сохранять самообладание — и не только из-за скорби об Айяки. Сердце у него истекало кровью и из-за самой Мары: силу ее страдания было трудно даже вообразить.

Хокану бережно направлял шаги жены и поддерживал ее, не давая упасть, пока она шла рядом с носилками.

Следуя извивам дороги, медленное шествие продвигалось по склону холма и наконец приблизилось к особняку, который несколькими часами раньше казался светлым приютом счастья.

Как преступление против самой природы воспринималось то, что сады сохранили свое зеленое буйство и так же искрилась легкая рябь на поверхности озера… а на носилках недвижно лежал раздавленный и залитый кровью мальчик.

Воины, удостоенные чести нести похоронные носилки, остановились перед парадным входом, которым пользовались лишь для наиболее важных церемоний и обрядов. В тени массивного портала собрались самые преданные слуги семьи. Один за другим они склонялись перед носилками, отдавая дань уважения юному Айяки. Их возглавлял Кейок, военный советник, убеленный сединами. Костыль, помогавший ему передвигаться, был старательно спрятан в складках церемониальной мантии. Как ни болела у него душа за Мару, он произнес предписанные ритуалом слова сожаления, ничем не выдав своих подлинных чувств: его лицо было похоже на маску, вырезанную из старого дерева. За ним ожидал своей очереди Люджан — военачальник Акомы; без следа обычной плутовской ухмылки на губах, он с трудом удерживал слезы. Даже ему, воину до мозга костей, едва хватало сил сохранять самообладание. Он учил мальчика, лежащего на носилках, управляться с мечом и не далее как сегодня утром похвалил за прекрасно усвоенный урок.