решила она. Может, это была ошибка? Нет. Или да?.. Все шло хорошо, но сомнения по-прежнему жгли ей душу, разъедали ее изнутри.

Бой фактически не жил с женой, проводя большую часть времени в Париже. Однако периодически ему, само собой, приходилось бывать в ее обществе. Габриэль всегда отпускала его, зная, что он вернется — ведь их любовь важнее всего на свете. Их любовь, которая вопреки всем невзгодам длится уже десять лет, не умрет никогда. Если в мире и существует хоть что-то вечное, то это связь между ними, в этом Габриэль не сомневалась. Однако то и дело набегали мрачные мысли, возникали из ниоткуда и низвергали ее, как Люцифера, с небес на землю. Так было и в эту ночь.

Она перевернулась на другой бок, отшвырнула одеяло, но, озябнув, тут же снова натянула его до самого подбородка. Почему Бой до сих пор не позвонил? Может быть, праздничная атмосфера Рождества напомнила ему о существовании девятимесячной дочки? Неужели он вдруг так проникся мыслями о семье, что позабыл о своей возлюбленной, о той, с кем только что простился в коттедже под Парижем? А вдруг он поехал на юг вовсе не в поисках дома для них с Габриэль, а для того, чтобы помириться с супругой в Каннах? Но ведь он еще до отъезда завел разговор о разводе. Габриэль вдруг охватила паника. Теперь уже нечего было и думать о том, чтобы уснуть.

Однако она не встала, не зажгла свет у кровати, не взяла в руки книгу, чтобы отвлечься. Она просто сдалась на милость своих внутренних демонов, слишком усталая, чтобы бороться с ними. В какой-то момент усталость все-таки взяла свое и вновь утянула Габриэль в тревожный сон…

Ее разбудил звук за окном — шорох автомобильных колес по гравию. Этот звук ни с чем не спутаешь — в ночной тишине он был отчетливо слышен даже сквозь закрытое окно спальни. Автомобиль остановился, двигатель стих. Раздался собачий лай. «Бой!» — пронеслось у нее в голове.

Какое счастье, он приехал, он вернулся за ней! Она задрожала от радости. Только он на такое способен! «Как же сильно я его люблю». И плевать, где встречать Рождество — на Ривьере или здесь, в уединении Сен-Кюкюфа, какая разница? Вилла «Миланез», все лето благоухающая сиренью и розами, зимой представляла собой несколько унылую картину, типичную для севера Франции. Именно поэтому они и решили съездить на Лазурный берег. Но по-настоящему плохо могло быть только там, где они были не вместе. Как же она раньше этого не понимала? В дверь постучали.

— Мадемуазель Шанель!

Это был голос Жозефа Леклерка, слуги. Совсем не тот голос, который она ожидала услышать.

Сердце ее болезненно сжалось от страха.

Этьен Бальсан знал Боя Кэйпела почти так же хорошо, как самого себя, Коко была близка ему не меньше, чем его другу. Когда она вошла в гостиную, куда его проводил Жозеф, его первой мыслью было: как мало она изменилась за те тринадцать лет, что прошли с их первой встречи. Она и сейчас, в свои тридцать шесть, выглядела как мальчик-подросток — невысокая, тонкая, с худенькими плечами и узкими бедрами, коротко стриженные блестящие черные волосы взъерошены, словно после страстных объятий. Если бы он не помнил, каким горячим могло быть это хрупкое тело под белой шелковой пижамой, он бы воспринимал ее, скорее, как некое асексуальное, бесполое существо.

В следующее мгновение он замер от испуга, взглянув ей в глаза, он увидел в них смерть. Она всегда умела пря — тать свои чувства под маской равнодушия, и лишь иногда эти темные глаза позволяли кому-то увидеть больше, заглянуть в глубину ее души. Сейчас в них стояла боль, сокрушительное, невыносимое страдание. Она не плакала. Она молчала. Замерла перед ним в своем белом одеянии, словно Мария-Антуанетта перед гильотиной. Это было чудовищно. Если бы она зарыдала, Этьен бы знал, как поступить, он смог бы ее обнять. Но эти глаза без слез, эта безмолвная мука просто рвали его сердце на куски.

— Прошу прощения, что врываюсь вот так, посреди ночи… — начал Этьен. Откашлявшись, он, запинаясь, продолжал: — Я подумал, что должен сделать это ради него… Сообщить тебе о случившемся… Лорд Росслин позвонил из Канн… — Он с трудом перевел дух. — Бой попал в страшную аварию. Машина улетела в кювет. Он сам был за рулем, механик сидел рядом. Мэнсфилд в тяжелом состоянии… Боя спасти не удалось.

Ну вот, самое страшное позади. Он все сказал. Но реакции не последовало.

Спустя какое-то время до его сознания дошло, что слуга уже передал Коко страшную весть. Ну конечно. Жозеф ведь должен был как-то объяснить, почему он среди ночи впустил в дом чужого человека и вытащил Коко из постели. Почему же она молчит?

Чтобы прервать эту гнетущую тишину, Этьен продолжил:

— Полиция еще разбирается… Пока неясно, что именно произошло. Во всяком случае, в Париже пока ничего не известно. Кроме того, что авария случилась где-то на пути к Ривьере. Похоже, тормоза автомобиля отказали и…

— Мсье, мадемуазель поняла, — перебил его Жозеф, и Этьен мрачно кивнул.

Он еще никогда не чувствовал себя таким раздавленным. Перед ним стояла женщина, которая безмолвно рыдала, не проронив ни слезы. Каждая клеточка ее тела словно кричала от тяжести и непоправимости случившегося. Он буквально видел, как горе поглощает ее всю целиком. Но глаза ее оставались сухими.

Не произнеся ни слова, Коко развернулась и вышла из комнаты, дверь гостиной захлопнулась.

Этьен застыл в растерянности, не зная, как быть.

— Мсье, вы позволите вам что-нибудь предложить? — обратился к нему Жозеф. — Может быть, чашку кофе?

— Я бы предпочел коньяк. Налейте, пожалуйста, побольше.

Он держал в руках пузатую рюмку, обхватив ее пальцами, чтобы согреть содержимое, как вдруг дверь гостиной вновь распахнулась.

Коко вернулась. Теперь на ней был дорожный костюм по щиколотку, в руках пальто и небольшая сумка, видимо, только с самым необходимым. Рука сжимала сумку с такой силой, что побелели костяшки пальцев. Только это и выдавало ее состояние: глаза по-прежнему пусты, лицо ничего не выражало.

— Я готова. Можно ехать, — произнесла она твердо.

Этьен оторопело покачал головой. Она посмотрела на него, но ничего не сказала. И он вдруг почувствовал полное бессилие, неожиданно для самого себя кивнул, хотя не имел ни малейшего представления о том, что она собиралась предпринять посреди ночи. Он сделал крупный глоток коньяка в надежде, что это его немного успокоит. Но коньяк не помогал. Он заметил, что стакан дрожит у него в руке.