— Дэвид, уступаю вам трибуну.

Под шум приглушенных аплодисментов он подкрутил стойку микрофона, разложил бумаги на кафедре, затем сделал глоток воды из подготовленного для него стакана и еще раз поблагодарил гостей за внимание. Он заговорил высоким от волнения голосом, что-то сказал о морозной погоде, но вспомнил, что его начальница уже дала свой комментарий по этому поводу. Взглянув на застывшие в ожидании лица и откашлявшись, Дэвид решил отказаться от вступительной речи. Он просто перешел к изложению материала. Свет в зале померк, и справа от него спустился экран.

— Как вы, возможно, знаете, Данте первоначально озаглавил свою поэму «Комедия Данте Алигьери, флорентинца родом, не нравами». Название «Божественная комедия» появилось позже, когда книгу признали шедевром. К такому произведению можно подходить с тысячи разных сторон, что и происходило на протяжении столетий.

Когда он почувствовал знакомую почву, его голос обрел силу.

— Сегодня мы сфокусируем внимание на образах природы, описанных в поэме. Тем более что это флорентийское издание, недавно подаренное нашей коллекции — я думаю, что многие из вас увидят его вскоре в центральном выставочном зале, — особенно подходит для такой демонстрации.

Он коснулся кнопки на электронной панели, и на экране появился первый слайд — гравюра с густым лесом и одинокой фигурой, понуро шагающей по узкой тропе.

— «Земную жизнь пройдя до половины, — процитировал Дэвид по памяти, — я очутился в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины».[2]

Он приподнял голову и шутливо заметил:

— За исключением, возможно, куплета из колыбельной «Джек и Джилл идут на горку», в мире нет другой столь известной и легко узнаваемой стихотворной строки, как эта. И уже здесь, в самом начале эпической поэмы, мы с вами видим промелькнувший перед нами мир природы — метафорический и реалистичный, поскольку Данте провел в лесу ужасную ночь.

Повернувшись к гравюре, Дэвид описал ее несколько выдающихся фрагментов, включая животных на фризе картины — леопарда с пятнистым мехом, льва и волчицу с оскаленной пастью.

— Столкнувшись с этими существами, Данте пугается и бежит, пока не встречает призрачную фигуру, которая оказывается духом римского поэта Вергилия. Призрак предлагает ему помощь и руководство:

Иди за мной, и в вечные селенья

Из этих мест тебя я приведу,

И ты услышишь вопли исступленья

И древних духов, бедствующих там,

О новой смерти тщетные моленья.

На экране появился новый слайд: широкая река Ахерон, толпы мертвых, собравшиеся на ее берегах, и на переднем плане облаченный в саван Харон, указующий костлявым пальцем на длинный ветхий челн.

Гравюра выглядела эффектно. Дэвид услышал тихий гул одобрения в зале. Несколько людей закивали головами, проявляя неподдельный интерес к его лекции. Он мог бы догадаться, что так будет. Это издание «Божественной комедии» оказалось самым впечатляющим из всех, которые он видел. Дэвид даже попытался выяснить личность иллюстратора. На титульных страницах, сильно пострадавших от воды и последствий пожара, не удалось разобрать никаких имен. Кроме того, книгу очень повредила плесень. На многих иллюстрациях виднелись невыводимые пятна зеленого и синего цвета, которые кто-то пытался стирать ластиком.

Однако, по мнению Дэвида, подобные пятна и следы времени лишь делали книги и рукописи более ценными и интригующими. Сам факт, что этот том перевозили из страны в страну и он менял владельцев почти пять сотен лет, создавал удивительную атмосферу таинственности и уникальной важности. Держа книгу в руках, Дэвид чувствовал связь с неизвестными ему людьми, которые переворачивали эти страницы… возможно, в тосканском палаццо или парижской мансарде, в немецкой вилле или в английском особняке. На данный момент он знал только то, что это издание попало в «Ньюберри» как дар богатого местного коллекционера. Анонимный меценат хотел, чтобы книгу должным образом реставрировали, изучили и сделали ее сокровища доступными для всех. Дэвид очень гордился, что ему доверили такую задачу.

По ходу выступления он не только забыл о первом страхе, но и пришел в возбуждение, делясь с аудиторией своими открытиями. Взять хотя бы продуманную систему, применяемую Данте при использовании природных образов! Помимо животных, часто упоминавшихся в тексте, поэт регулярно ссылался на звезды, море, листья, снег и солнце (которое в то время, согласно птолемейской системе, считалось планетой).

Разъясняя эти моменты, Дэвид старался следить за реакцией публики. В середине лекции, несмотря на тусклое освещение, он заметил, что в зал проскользнула женщина, одетая в черное платье, небольшую шляпку и вуаль, закрывавшую лицо. Она заняла кресло у двери. Дэвида привлекла именно вуаль. Кто теперь носил такие вещи? Даже в трауре? На секунду он потерял нить рассуждений, и ему пришлось свериться с записями, чтобы вспомнить, о чем велась речь.

— Обратите внимание, как меняется смысловая нагрузка, которой Данте наделяет образы природы по мере того, как текст переносит нас из ада в чистилище, а затем и в рай.

Он продолжал развивать свои тезисы, но его взгляд против воли возвращался к таинственной незнакомке. Почему-то ему вдруг показалось, что она могла быть дарительницей книги и пришла посмотреть на результаты реставрации. Пока слева на экране возникали образы, он комментировал их, поворачиваясь вправо и обращаясь в основном к женщине, чье лицо было скрыто вуалью. Она оставалась неподвижной. Дэвид видел только ее ноги в черных чулках и сложенные на коленях руки, но это не позволяло определить ее возраст. То ему казалось, что ей двадцать и она оделась, как для костюмированной вечеринки, то незнакомка выглядела как зрелая женщина и чопорно сидела на краешке кресла, готовая в любой момент уйти с его лекции.

Демонстрируя последнюю иллюстрацию — вихрь листьев, содержавший в себе пророчества кумской сивиллы — и завершая лекцию призывом Данте к «любви, что движет солнце и светила», он решил познакомиться с дамой в вуали. Но когда в зале вспыхнул свет, поднялись несколько рук и последовали традиционные вопросы:

— Как вы планируете определить иллюстратора этого тома? Вы уже получили какие-то зацепки?

— Существовал ли во Флоренции такой же крупный издательский центр, как в Пизе и Венеции?

И, наконец, вопрос из заднего ряда от нетерпеливого профессора:

— Что вы можете сказать о комментарии Рескина относительно потока сознания, свойственного «патетической лжи»? Как это можно соотнести с «Божественной комедией»?

Дэвид прилежно отвечал на вопросы, хотя и знал, что эта дискуссия продлится около часа. Вскоре большая часть аудитории потянулась в буфет, где подавали напитки. В коридоре за выставочным залом он увидел официантов в черных галстуках, разносивших серебряные подносы с бокалами шампанского. Система вентиляции принесла в помещение запах горячих канапе и бутербродов.