массовые заморы, чрезмерное множество хищников и другие неблагоприятности выкашивают одно из поколений лососей почти подчистую. Более живучими в таких обстоятельствах оказываются самки — природа и здесь разумна. Самые выносливые из них добираются до нерестилищ в верховьях рек измученные, на пределе сил, и вот тут-то наступает у карликов их долгожданный час. В упоении кружат они вместе с подругами над выбитыми в песчаном дне ямками и нежно трутся о шершавые, израненные бока самок, о жесткое крошево кварца, облегчают себя над алыми россыпями икринок…

Так древний род лососей подстраховывает себя от случайностей, оставляя в озерах крохотных дублеров-самцов. И уж не любителями тихой жизни, а мучениками увиделись они мне. От карликов родится нормальное потомство, чтобы весной скатиться в океан. Валы мальков вновь и вновь устремятся навстречу соленым валам прибоя, а где-то возле едва приметных, затянутых илом проток станут опять суетливо тыкаться в берег, поодиночке ища свою долю, более темные созданья. Почему именно они? Чей перст отметил их судьбы среди бесчисленного множества других?

— Не знаю, — твердо ответил Эдик. — А вы знаете о себе, почему вы стали сценаристом, а не… ну, скажем, ихтиологом?.. Вот так…

Потыкав пальцем в розоватые, будто закаменевшие брюшки рыбок, Гера брезгливо вытер слизь о штанину и остался при своем мнении:

— Шантрапа!

Когда мы возвращались к машине, все было на своих местах: и наш разрисованный вензелями «уазик», и сопка, нависшая над ним кронами берез и тополей, и те двое со своими тихими играми.

— Стойкие ребята. Как на часах.

Гера покривился словно от кислятины:

— А-а, детский сад.

— Ну, конечно, ты б на его месте теряться не стал.

— Я-то? — он стриганул по мне зеленоватыми, сузившимися глазами — не понравилась ему моя усмешка. — Вот сразу видно, что ты меня не знаешь, а то б таких вопросов не задавал. Да стал бы я здесь с ней турусы разводить, глаза всем мозолить, когда вон лес рядом. Он еще спрашивает меня!.. А лопух он лопухом и останется. Все правильно, пусть с книжками спит в обнимку, если с девкой договориться не может.

Я помнил, что никаких иных отношений, кроме плотских, Гера в таких ситуациях не признает. Раз уединились парень с девушкой — значит, одно у них на уме, как у Геры. Все остальное «темниловка», маскировка, пустое времяпрепровождение. Это убеждение Геры было стойким, имело под собой твердую опору: «Я на жизнь смотрю просто…» Но, глядя на тех двоих, я все же спросил:

— Робеет, что ли?

— А черт его душу знает? Вроде парень как парень, все при нем, ничего плохого не скажу. Но лопух. Я так считаю — от книжек все это. Романтика, стишочки разные, мечты… У меня отродясь в голове такого мусору не заводилось. Некогда было, не до книжечек. С шести лет, только корову начал пасти, знаю, как дети рождаются.

— Небось и Валера догадывается, — ввернул я.

Гера лишь покривил щеку, прижмурив глаз, и продолжал, смакуя каждое слово:

— Философ!.. Ишь как она на него поглядывает… Ниче, гладенька девочка, хорошенька, ниче, он ночью с ней переспит, во сне.

— Зло говоришь, Гера.

— Я-то? Вот сразу видно, что ты меня не знаешь. Правду я говорю, а правды никто не любит. Горькая она, правда-то, на желудок отрицательно действует… Да я за Валеру за нашего кому хочешь лапы оттопчу. Во! — Он сжал пальцы в добрый кулак и покрутил им не без значимости. — Одному ухарю как врезал — две недели по больницам кувыркался.

Не знал я Геру столь легкоуязвимым. А вроде бы всякое было в дорожных разговорах, по каким только поводам друг дружку не шпыняли. Скажешь: «Гера, плохо тебя мама воспитала, опять с утра шею не помыл». Ухмыльнется понятливо, и присказочка у него уже наготове: «Грязь не зараза, подержится да отстанет». Не присказочкой, так побасенкой надежно заслонится. И на тебе: злым быть не хочет, за Валеру-«лопуха» горой…

Когда мы подошли к машине, Леночка уже не смеялась, и Валера водил пальцем по задней дверце «уазика» с уныловатой отрешенностью во взгляде. Неужто успели утомить нашего «аса» и эти взгляды, и эта милая болтовня? Впрочем, в таких дозах…

Вразвалочку притопал Паша, сказал: «Ну что?», явно адресуясь к ассистенту.

Валера пожмурился на солнце, на сияющий нимб рыжеватых волос шефа и улыбнулся непонятно чему, по-детски широко и обнаженно. Неужто тому, как здорово устроено все на свете: мило поговорили и — «По вагонам! Труба зовет!». Не сам ухожу, дела уводят. И этакая приятная недосказанность остается. Хочешь, жди и надейся на встречи. Не хочешь — как хочешь.

— Пока, — сказал Валера.

— Пока, — ответила Леночка, испытующе вглядываясь в ассистента и ожидая, что добавит он на прощание. Губы ее то вздрагивали, готовые раздаться в улыбке, то сжимались в твердую, истончившуюся складку.

— Привет девчонкам передай.

Леночка кивнула. По-моему, просьба скользнула мимо нее.

И Гера, посчитав, что все приличия соблюдены, врубил мотор.

Согнувшись больше обычного, Валера протиснулся на заднее сиденье, грузно плюхнулся, устроился поудобней.

— Ничего не оставили? — привычно спросил Паша.

— Не-а, — столь же заученно откликнулся ассистент и высунулся в окно. — В городе увидимся. Чао!

Ах как полыхнуло надеждой смятенное Леночкино лицо! Быть может, даже не надеждой, а просто радостью, что все так по-доброму завершилось. Но никогда потом не видел я при расставаньях таких сияющих глаз.

Когда машина наша вывернула на размытый ливнями проселок, в боковом окошке мелькнула и исчезла девчонка в белой панамке набекрень. Она размахивала высоко поднятыми руками.

Ехали молча, пока Паша не буркнул:

— Жениться пора. Такой лоб, а все хиханьки…

Валера снисходительно улыбнулся в ответ, как человек, знающий себе цену, но предпочитающий никому о том не говорить. «У вас свои понятия о жизни, у меня — свои, и кому какое дело до них», — как бы внушал весь его подчеркнуто-независимый вид.

Тема была обкатанной.

— Чего ты, чудак, упираешься, — понимающе подмигнул Гера, обернувшись к Валере. — Не получится с первого раза — разведетесь, и дело с концом. Зато гульнем… эхма! — Гера так вкусно причмокнул вытянутыми губами, что я тотчас представил его за уставленным яствами столом в полувеселье, полудреме от выпитого.

— Вот с тебя давай и начнем.

— Спасибо, такую житуху я уже пробовал, и с солью, и с перцем. Пока достаточно.

— Во женихи пошли, палками их в семью не загонишь, — повернулся ко мне Паша.

— Самого-то небось не загоняли.

— А некому было, один куковал. Пришла она ко мне с чемоданчиком, и стали жить. Койка стояла полуторная да шкаф, а вместо стола ящик из-под мануфактуры. И славно жилось, вот веришь, ничего вроде и