— Я ж рассказывал уже, — проворчал Клещ.

— А ты повтори, — приказал Филимонов. — В общих чертах. Я хочу, чтобы и Семен Семенович внимательно послушал.

— Да история-то больно стремная, — вздохнул Клещ, которому страсть не хотелось унижать себя рассказом в присутствии Галамаги. — Ну вы же помните все, что тут лишние базары… Короче, полоса у меня была. Черная полоса. Мотался по чердакам и вокзалам, сдаваться уже хотел. Честное слово, встал как-то утром и пошел в отделение. Возьмите, мол, сил моих нет. В тюрьму хочу…

— Грех уныния, — заметил Филимонов, усаживаясь за стол.

— Грех не грех, а пришел я в ментовку. Так и так, говорю, сдаюсь… Мусор дежурный глянул на меня… А я в телогрейке, с похмелюги, тот еще видок… «Ты, — говорит, — посиди во дворике и заходи через два часа, когда рабочий день начнется…» Ну вышел я на улицу, а у них там парикмахерская через дорогу, как раз напротив отделения, окна в окна… Свет такой уютный из парикмахерской. Походил я этак минут пять, а потом думаю: «Да хрен ли, думаю, мне терять теперь? Все равно сдаваться ведь… Ускорю, думаю, процесс…»

По мере повествования Клещ все более вдохновлялся. Он забыл уже о присутствии Галамаги, речь его приобрела живые оттенки.

— Ну перешел я улицу, глянул в витрину. А там кресла эти, столики… И, братцы мои, одеколон на одном столике, тройной, почти полный флакон… Обернулся я на отделение, прикинул расстояние. Пока, думаю, добегут, успею выжрать. Поднял шкворень с земли и шкворнем этим по витрине — дзынь!.. Кто из прохожих шел по улице, все врассыпную. На другую сторону перебежали и дунули без оглядки. Я, значит, сквозь витрину эту вхожу и прямо к пузырю. А ящик у столика выдвинут, там мелочь рассыпана. Много мелочи… Сгреб я ее, оглянулся — ментовка не реагирует. Сгреб в простынку машинки ихние, парфюмерию, и с узелком этим обратно в витрину вышел. И пошел себе спокойным шагом и с чистой совестью…

— Это питерские раздолбаи, — хмуро отреагировал Галамага. — У нас бы живо его…

— Хорошо, Клещ, — сказал Филимонов. — Это все хорошо и живописно, но давай ближе к делу. Про нищую старуху, которую вы безжалостно загубили…

— Да мы ее бережно пытали, кто ж мог подумать… Короче, на вокзале встретил я Тхоря. Выпили с ним культурно, побазарили. Он мне и рассказал про эту старуху. «Муж ее, — говорит, — в блокаду продовольствием заведовал, снабженец. Неужели, — говорит, — не прилипло к рукам? Сам, мол, рассуди — мужа загребли после войны, в лагерях сгинул. Но ведь прикопал же где-то добришко. Тогда, в блокаду, за кусок хлеба люди бриллианты фамильные готовы были отдать. Фаберже… А все снабженцы — они ведь по жизни всегда барыги. И старуха эта что-то уж слишком нищая, всю жизнь в своей коммуналке на овсянке да на сухарях просидела. Очень, мол, подозрительная психология. Жадная и бережливая, стало быть, старуха…» Я прикинул, все вроде сходится. Короче, вышли мы на эту старуху. Из коммуналки этой все съехали как раз, одна она там оставалась. Удобно. Часа три мы ее пытали. Тхорь, в основном, у него это профессионально было поставлено. Рожа у Тхоря подходящая, страшная рожа, Царство ему небесное…

Клещ вздохнул, зажег сигарету и глубоко затянулся.

— М-да… Ни хрена, короче, старуха эта нам не выдала. И проводом придушивали, и утюжком жгли, и ножницами портняжными перед носом щелкали… Кремень. «Не знаю ничего! Пенсия тридцать рублей…» — и точка. Я Тхорю мигаю, дескать, в самом деле пустая старуха. Он мне кивает, да, мол, сам понимаю… Дело-то в том, что мужа ее в сорок девятом в один час среди ночи взяли чекисты. Вполне возможно, что ничего он ей не успел шепнуть. Да и шлепнули его, видать, сразу. Тогда в этом смысле не церемонились и не тянули особо. Отвязали мы эту старуху от стула, воды дали. Она сидит, глазами лупает, мычит… Мы попрощались вежливо, извинились и к дверям… Но тут Тхорь призадумался и говорит: «А давай-ка все-таки поищем… Половицы вскроем… Все равно, мол, дом под снос…» Нашли топорик, гвоздодер, ломанули доски… И вот тут-то пришла старухина смерть. Как вытащили мы из-под пола мешок, да высыпали перед ней груду денег… Она рот разевает, пальцами горло себе дерет, хрипит: «А я всю жизнь свою… Загубил!.. Сухари… Нищая, нищая!.. Подлец!..» Одним словом, повалилась на пол, прямо на эту груду денег, и затихла. Пена изо рта… Труп, короче. Ну мы с Тхорем еще пошарили досконально в квартире и ушли ни с чем.

— А деньги? — спросил Галамага, напряженно слушавший рассказ.

— А деньги фуфло, — устало сказал Клещ. — Сталинские еще деньги.

На некоторое время в кабинете воцарилось молчание.

Галамага вытирал платком выступивший на лбу пот, Клещ закурил новую сигарету, Филимонов лениво перелистывал журнал.

— Хорошая история, — сказал он наконец, поднимая глаза. — Какое же у нее продолжение?

— Какое там продолжение, — угрюмо отозвался Клещ. — Тхоря прирезали в Тамбове через год, вот и все продолжение…

— Ну что же, — голос Филимонова звучал бодро и энергично. — Перейдем теперь ко второму пункту повестки дня. Обсуждение статьи некоего Кумбаровича в журнале «Литература и жизнь». Журнал элитный, малотиражный. Между прочим, один из самых дорогих журналов — пятьдесят баксов экземпляр.

— Да ну? — не поверил Галамага.

— Истинно так, уважаемый Семен Семеныч, — подтвердил Филимонов. — Но журнал стоит этих денег, поверьте мне на слово… Позвольте, я кое-что процитирую. Вы после ознакомитесь с этим внимательно, но вот на вскидку… Так, так… Ага! «…из компетентных источников нам стало известно, что среди членов комиссии по реквизиции пропавших бесследно сокровищ Патриаршей палаты находился и некий Р. Я. Б., единственный, кто дожил до послевоенного времени. Все же остальные были расстреляны еще до войны. Этот самый Р.Я.Б., между прочим, отвечал за продовольственное снабжение блокадного Ленинграда…» Так, так, далее… «Нам удалось раскопать в архивах некоторые любопытные факты, проливающие некоторый свет…» Два раза в одной строке «некоторые», — заметил Филимонов. — Стилистическая небрежность… Далее… «Мы разговаривали с сестрой покойного Р.Я.Б., проживающей в Москве… Ничего нового, к сожалению, выяснить не удалось, но Р.К.К…» Черт побери, любит же этот Кумбарович аббревиатуры! Но, друзья мои, здесь приводится список драгоценностей, весьма неполный список, но самое главное заключается в том, что ни один знаменитый камешек из всего этого списка ни разу не появился ни на одном из международных аукционов… Что, по справедливому предположению господина Кумбаровича, косвенно свидетельствует о том, что весь этот бесценный клад до сих пор находится на территории России и, скорее всего, в компактном состоянии, то есть в одном месте… Что это вы так побледнели, Семен Семеныч?..

— Да так… Давление, — сипло проговорил Галамага. — Возраст сказывается…

— А вы ледяной душ по утрам, — посоветовал Филимонов. — Вам нужно быть в форме, ибо в этом деле именно вам предстоит основательно покопаться. Клещ займется Кумбаровичем. Вызнать, кто такой этот самый Р.Я.Б., дадим ему условно кличку — «Рябой». Расшифровать эту самую Р.К.К.

— «Ракалья», — усмехнулся Клещ.