— Ничего определенного не могу ответить вам, сударь, — сказал сержант. — Все, без сомнения, прояснится в Кенигсберге.

Мне оставалось лишь принять его заверения.

— Вы упомянули о каких-то убийствах, сержант. Сколько же их было?

— Четыре, сударь.

У меня перехватило дыхание.

Ни разу за всю мою судейскую карьеру мне не приходилось сталкиваться с серьезным преступлением, и я рассматривал это как знак величайшей благосклонности фортуны. Приговор, над которым я работал несколько минут назад, был самым значительным за те три года, что я провел в Лотингене.

— Первую жертву обнаружили примерно год назад, — продолжал Кох, — но полиция так и не смогла найти виновника, и потому о преступлении довольно быстро забыли. Три месяца назад нашли еще одно тело, а в прошлом месяце погиб третий человек. Ну, а вот вчера отыскали очередной труп. Обстоятельства смерти указывают на то, что все они стали жертвами одного…

Тут раздался стук в дверь, и Кох не успел договорить начатую фразу.

Шаркая ногами, в кабинет вошел Кнутцен и бросил мне на стол еще одно письмо.

— Только что доставили, герр поверенный. У почтового дилижанса отвалилось колесо на подъезде к Рикелю, поэтому он опоздал на четыре часа.

— К счастью, я избрал другую дорогу — вдоль берега, — пробормотал Кох, как только Кнутцен вышел из комнаты. Сержант взмахом руки указал на письмо, которое принес слуга: — Там вы найдете подтверждение того, что только что услышали от меня.

Я вскрыл конверт и обнаружил приказ, подписанный поверенным Рункеном нервным слабым почерком, который видом своим подтверждал слова сержанта Коха относительно состояния здоровья судьи. Далее в письме содержалось официальное сообщение о передаче мне расследования дела об убийстве.

Я отложил послание, раздираемый противоречивыми чувствами. Безусловно, я был весьма польщен тем, что мои профессиональные таланты наконец-то признаны. И не кем-нибудь, а самим поверенным Рункеном, чье имя стояло первым среди имен всех судейских чиновников Пруссии по причине его исключительных достоинств и, прежде всего, строгости и принципиальности. Но еще больше меня удивило то, что, как явствовало из письма, ему было знакомо мое имя. И то, что он рассказал обо мне королю. Что я совершил такого, чтобы привлечь его внимание? С какой стати столь могущественные люди решают довериться именно мне в таком важном вопросе? Я не был настолько тщеславен, чтобы полагать, что во всей Пруссии не нашлось более достойного человека для расследования подобного дела. Однако что они имеют в виду, говоря о моих загадочных «талантах»?

Заключительные слова в послании герра Рункена окончательно поставили меня в тупик:

«…в данном деле есть ряд сторон, которые невозможно доверить бумаге. В свое время вы получите о них всю необходимую информацию».

— Вы готовы, сударь? — спросил сержант Кох, собирая сумку и вставая. — Я к вашим услугам во всем, что может способствовать нашему скорейшему отъезду.

Я оставался сидеть, словно молчаливо протестуя против подобной настойчивости и спешки. В памяти всплыло содержание еще одного письма, полученного мною семью годами ранее в Кенигсберге. Тогда я принужден был дать обещание, которое сейчас нарушил бы одним фактом своей поездки в город вместе с сержантом Кохом.

— Сколько же времени мне придется там провести? — спросил я, словно этот вопрос действительно имел какое-то практическое значение.

— До тех пор, пока дело не будет завершено, — без обиняков ответил сержант.

Я откинулся на спинку кресла, задумавшись над тем, как лучше поступить в подобных обстоятельствах. Если от меня требуется провести лишь несколько дней в городе, чтобы закрыть дело, которое поверенный Рункен не сумел завершить по причине болезни, тогда беспокоиться особенно не о чем. Если я окажусь неспособным справиться с возложенными на меня обязанностями, я просто вернусь в ту неизвестность, из которой был извлечен капризной рукой судьбы. С другой стороны — подсказало мне вдруг пробудившееся честолюбие, — на какие высоты карьеры я смогу подняться, если моему расследованию будет сопутствовать удача?

— Я должен попрощаться с женой, — сказал я, вскакивая и уже фактически приняв решение.

Сержант Кох плотнее запахнулся в плащ.

— У нас не так много времени, если мы хотим добраться до Кенигсберга до наступления ночи, сударь, — отозвался он.

— Мне потребуется всего несколько минут, чтобы проститься с женой и поцеловать своих малюток, — решительно произнес я, ощутив за собой силу новых полномочий. — Ни поверенный Рункен, ни сам король не отказали бы мне в этом, полагаю!

Посреди заснеженной улицы стояла большая карета с королевским гербом. Очутившись внутри кареты, я не мог не задуматься над абсурдностью ситуации. Вот я сижу здесь, в королевской карете, держу в руках письмо, подписанное самим государем, умоляющим меня расследовать преступление, которое не способен раскрыть ни один из судей, находящихся у него на службе. Сегодняшний день должен был стать вершиной моей недолгой карьеры — днем, когда наконец рассеялись тучи и из-за них выглянуло яркое солнце. Мои способности не только признаны на самом высоком уровне, но и будут использованы на благо государства и народа. И тут в памяти снова всплыли слова из того старого письма:

«Не возвращайтесь. Ваше присутствие принесло слишком много вреда. Ради него больше никогда не показывайтесь на Магистерштрассе!»

Кучер щелкнул кнутом, и экипаж рванулся вперед. Я воспринял это как знак судьбы. Следует оставить прошлое позади и все надежды возложить на будущее, которое обещает мне более достойное и благополучное существование. Чего еще я мог пожелать? При всех оговорках я впервые столкнулся с реальной возможностью значительного продвижения по службе.

Елена, должно быть, сидела у окна, когда роскошная карета остановилась рядом с маленьким, продуваемым всеми ветрами домиком на самой окраине нашего городка. Когда я вылезал из экипажа, она бросилась встречать меня без шляпы и накидки, не обращая никакого внимания на пронизывающий северный ветер и метель. Подбежав, Елена остановилась передо мной в нерешительности.

— Что случилось, Ханно? — произнесла она задыхаясь, приблизилась ко мне вплотную и взяла меня за руку.

Елена слушала мои объяснения, в отчаянии прижав руки к груди. Мне очень хорошо был знаком этот жест. Он означал, что она глубоко потрясена и расстроена моими словами.

— Я думала, Ханно, ты избрал Лотинген именно для того, чтобы избежать подобных вещей, — пробормотала она. — Я ведь искренне верила, что ты нашел здесь то, что искал.

— Так оно и есть, дорогая, — ответил я без минутного раздумья. — Конечно, так оно и есть.

— В таком случае я не понимаю тебя! — воскликнула Елена и после короткой паузы продолжила: — Если ты решил пойти на это ради своего отца, то ведь уже ничего нельзя изменить, Ханно. Его уже ничто не переменит.