Все столы также были доверху завалены книгами и бумагами, а диваны и кресла, подобно терпеливым верблюдам, держали на себе то, что не поместилось на до отказа забитых полках. Создавалось впечатление, что поверенный Рункен превратил свой дом в частную библиотеку. За исключением горничной, здесь не чувствовалось признаков пребывания какой-либо другой женщины, никаких намеков на материнскую, дочернюю или супружескую теплоту.

Девушка остановилась у распахнутой настежь двери. Из комнаты донесся тихий голос, бормочущий что-то, и вдруг долгое рыдание сотрясло воздух. Девица уже собиралась постучать, но я удержал ее, взяв за руку.

— Поверенный может говорить? — спросил я.

— Сегодня утром доктор уже дважды прочищал ему кровь. И собирался еще раз… — Она сделала паузу, чтобы высморкаться и вытереть глаза. — Он посылал меня в порт за… за этими… — Она содрогнулась то ли от страха, то ли от отвращения, а может быть, просто от холода. Дом, по-видимому, практически совсем не отапливался. — Корабль приплыл прошлой ночью. Матросы посмеялись надо мной и сказали, чтобы я несла ведерко очень осторожно. Они заверили, что если я коснусь одной из них, она высосет мою душу. — Девушка подняла на меня глаза, и в них отразился искренний страх. — Я раньше и не думала, что на свете существуют такие твари, сударь. Но для своего господина я сделаю все, что потребуется, — прошептала она, снова высморкавшись в носовой платок.

Я никак не мог понять, о чем она бормочет. Какие-то матросы. И что за твари?

— Но если он на самом деле видел Сатану, — добавила горничная, — никакие лекари и никакие их средства ему уже не помогут.

Я не стал разуверять ее, понимая всю безнадежность этого и в который раз уже убедившись в необычайной популярности имени врага рода человеческого среди кенигсбергцев.

Тут дверь распахнулась, и в плохо освещенном проходе возник высокий сухопарый человек. Он был без парика, и было видно, что он совсем недавно обрил голову. Из-за узкого темного костюма он казался еще выше и суше. Стоило ему заметить девушку, как его лицо осветилось выражением явного удовольствия. Однако почти сразу же ему на глаза попался и я, и характер его поведения мгновенно переменился.

— Кто вы такой, сударь?! — рявкнул он по-мужицки грубо. Не дождавшись моего ответа, мужчина повернулся к горничной и прошипел: — Я же уже говорил тебе, милая, что его превосходительство не может принимать посетителей!

— Я новый поверенный, — громко отрекомендовался я. — Мне необходимо решить ряд вопросов с вашим пациентом, сударь. Очень важных вопросов, не терпящих отлагательства.

Врач вытянулся подобно кобре, готовящейся к нападению. Глаза его сверкнули, словно два маленьких огонька в темном коридоре.

— Ах, значит, вы и есть причина наших сегодняшних злоключений! — произнес он обвиняющим тоном. — Герр Рункен целый день из-за вас провел в состоянии глубочайшего нервного напряжения. Признаюсь, я удивлен. Я ожидал кого-то более… ну, в общем, кого-то на вас совершенно не похожего. Кого-то постарше, скажем. Более… опытного.

— Я его долго не задержу, — прервал я излияния врача.

— Надеюсь! — воскликнул он. — Мне еще предстоит работа.

Грубость врача я отнес на счет переутомления. Я и сам ощутил сильную усталость, когда проследовал за ним в помещение, где лежал больной. Против моих ожиданий поверенный Рункен находился не в постели, а в кожаном откидном кресле, стоявшем у дальней стены. Голые ноги его на высоких подушках были обращены в сторону открытого окна. Эта жутко холодная комната была к тому же и самой захламленной во всем доме. Три тоненькие свечки, установленные в один подсвечник, освещали огромное количество книг и бумаг, разбросанных повсюду. Высоченные их стопки, подобно подвыпившим прохожим, прислонялись к стенам с обеих сторон кровати с пологом, что стояла в самом темном углу.

Если доктор Плюкер ожидал увидеть вместо меня кого-то постарше, то и его превосходительство господин поверенный Вольфганг Рункен оказался гораздо моложе, чем я предполагал. Ему вряд ли могло быть больше сорока пяти лет. Я вспомнил характеристику, данную ему горничной: приятный, красивый мужчина… но не нашел в человеке, что находился в кожаном кресле передо мной, и отдаленного намека на упомянутые достоинства. Он не лежал, а почти сидел в кресле, так как за спину ему положили подушки, а на плечи накинули темную шерстяную шаль. Изможденное лицо осунулось от мук, а голые ноги были выставлены на морозный ночной воздух. Приблизившись, я обнаружил, что лицо поверенного уже приобрело страшный цвет, характерный для тяжелобольных, губы почернели и страдальчески поджаты, глаза полузакрыты, как у человека, вглядывающегося в образы иного мира. Крупные капли пота застыли на лбу подобно пару, сконденсировавшемуся на теплом стекле. И несмотря на пронизывающий холод, волосы у него были влажные от пота. Услышав стук моих туфель по каменному полу, он повернул голову на звук, словно слепой.

Я в растерянности взглянул на врача.

— Подойдите ближе, сударь. Подойдите ближе, — сказал тот. — Давайте покончим с вашими делами, и побыстрее!

Приблизившись к больному, я услышал, как врач в коридоре зовет горничную:

— Принеси стул для нового поверенного! И то ведерко!

Глаза Рункена блеснули лихорадочным огнем — он расслышал иронию в голосе врача. Рункен уставился на меня, но молчал. Служанка принесла стул и поставила его рядом с креслом. Больному со сверхчеловеческим усилием удалось поднять дрожащую правую руку, после чего она с глухим стуком упала на сиденье стула.

Я затаил дыхание и сел, а девушка тем временем поставила на пол рядом со своим хозяином дубовую кадку, накрытую куском материи. Резкий смрад, который я поначалу принял за тяжелый дух долго пустовавшей комнаты, усилился. Одуряющая смесь из запаха пота, испражнений, мочи, камфары и других лекарств — все это вместе и составляло гнетущую атмосферу распада бывшего поверенного Рункена.

— Позвольте мне выразить надежду на ваше скорейшее выздоровление, сударь, — начал я, не зная, что полагается говорить в подобной ситуации, и, наверное, гораздо тише, чем следовало бы.

Рот поверенного Рункена открылся, нижняя губа задрожала, левая сторона лица стала дергаться. Он пытался бороться с отказавшими ему в повиновении мышцами, схватил меня за руку, притянул к себе, и я сразу ощутил омерзительную вонь. И тут же, отчаянно хватая воздух ртом, он вновь повалился на подушки, не сумев произнести ни слова. На какое-то короткое мгновение мне даже почудилось, что он вот-вот испустит дух прямо у меня на глазах. Когда же он в следующий раз попытался поднять голову, сильная дрожь сотрясла все его тело.

— Не изнуряйте себя, сударь! — взмолился доктор Плюкер. — У этого господина великолепный юношеский слух и масса терпения. А пока постарайтесь не шевелиться — я буду прикладывать лекарство. Корабль прибыл прошлой ночью из Рио-дель-Плата. Мне пришлось буквально выдержать сражение из-за них с хирургом Францихом из лазарета Крепости. Вы бы меня не похвалили, герр Рункен, если бы узнали, сколько они стоили. Haementaria ghiliani! — провозгласил он, срывая кусок ткани с кадки и поднося ее к своему носу. — Гм-м-м!.. Первобытное благоухание лесов Амазонки! Кажется, будто воочию видишь пропитанные мускусным ароматом болота, которые кишат подобными существами. И они принесут вам огромную пользу, сударь, могу вас заверить. Они в сто раз более эффективны, нежели те пиявки, которых мсье Бруссэ привез из Египта. Ими запасаются военные в предчувствии скорой войны.