Петерсен ощущал слабый аромат ее духов, он даже поклялся бы, что чувствует тепло, излучаемое ее телом. Когда, чуть позже, она наливала ему кофе, он разглядел каждую линию ее фигуры, и, обернувшись, юная дама заметила, что он, раскрасневшись больше обычного, поправляет галстук.

Вошел Эвйен.

Когда капитан выходил из салона, рассчитанного на пятьдесят человек и довольно комфортабельного, хотя и не очень уютного — помещение было отделано слишком светлым дубом, — Эвйен, сидя в углу, просматривал коммерческие документы, извлеченные им из портфеля. В противоположном углу молодой человек в очках читал газету «Берлинер Тагеблат».

На столе, расположенном на равном от обоих удалении, пассажирка, достав колоду миниатюрных карт, раскладывала пасьянс.

— Не дадите ли прикурить, капитан?

Ему пришлось вернуться. Она потянулась к нему своим длинным мундштуком и наклонилась так низко, что взгляд Петерсена невольно скользнул к ней за вырез платья.

— Благодарю… Выходим в море?

— Да, скоро Куксхафен. Мне пора на мостик.

Вблизи Петерсен заметил, что у нее, как и у Вринса, веки набрякшие, лицо усталое, словно после бессонной ночи, а то и нескольких. Как и у Вринса, губы порой неожиданно начинают дрожать.

На мостике он застал третьего помощника — тот как раз искал капитана, и лицо у него было такое растерянное, словно он только что плакал.

— Нашли?

— Нет. Он где-то прячется — это ясно. А я ведь взял с собой трех матросов. Но дело не в этом…

Петерсен не слишком ласково взглянул на него.

— В чем же?

— Я хотел сказать вам, капитан, что… что я бесконечно сожалею о…

Голос его надломился, на глаза навернулись слезы.

— Клянусь, это чистая случайность. Я в жизни не пил. Но прошлой ночью… Не могу вам объяснить, но мне нестерпимо думать, что вы…

— Все?

Вринс побелел, и в капитане затеплилась жалость.

— Вы считаете, я все еще пьян? Даю честное слово…

— Идите!

Едва Петерсен натянул кожанку и встал рядом с лоцманом, в нескольких метрах от «Полярной лилии» проскользнул зеленый бортовой огонь грузового парохода, шедшего вверх по Эльбе.

— До сих пор не выбрались?

Лоцман ткнул левой рукой во мрак и буркнул:

— Куксхафен!

Он был лоцман-речник, и у портового маяка его ждала моторка.

Капитан угостил его в штурманской рубке традиционным стаканчиком шнапса, обменялся с ним несколькими общими фразами. Налил еще стаканчик, но тут машина сбавила обороты, а затем и вовсе остановилась.

Вскоре во тьме, над самой водой, засверкал огонек.

Казалось, до него очень далеко, но не прошло и секунды, как он превратился в карбидный фонарь, который уже можно разглядеть в деталях. Толчок в корпус под штормтрапом. Короткое рукопожатие.

— Доброй ночи!

Стюард заканчивал уборку ресторана. Никто из трех пассажиров, сидевших в салоне на расстоянии метров в восемь с лишним друг от друга, казалось, по-прежнему не обращал внимания на соседей, хотя Эвйен то и дело поглядывал на молодую женщину.

Лоцман спустился в моторку и сразу же крикнул:

— Эй, капитан! Тут к вам…

Перегнувшись через поручни, Петерсен разглядел мужчину в длинном пальто и с объемистым чемоданом в руке.

— Что вам угодно?

— Сейчас объясню.

Мужчине пришлось помочь взобраться по трапу.

Очутившись на палубе, он с беспокойством огляделся и представился:

— Советник полиции фон Штернберг. Не поспел на пароход в Гамбурге и догнал вас на автомобиле.

Это был человек лет пятидесяти и довольно необычной внешности: острая бородка, густые брови, свободное пальто неопределенного цвета, скрадывающее фигуру.

— Есть буду у себя в каюте, — добавил он, когда «Полярная лилия» вновь начала набирать ход. — Если пассажиры спросят…

— Их всего трое.

— Если пассажиры спросят, вы ответите, что я болен и не встаю. Фамилию назовете другую. Скажем, Вольф. Герберт Вольф, меховщик. Стоимость проезда я оплачу.

— Вы в командировке? — осведомился Петерсен, настроение у которого еще больше испортилось. — У меня на борту кто-нибудь…

— Я сказал: советник полиции, а не инспектор.

— Но…

Капитан, разумеется, знал, что советник полиции — высокий чин в Германии: в обязанности такого лица не входит поимка злоумышленников. Но речь шла о полиции, и этого было достаточно, чтобы Петерсен пришел в раздражение: он, капитан, любил чувствовать себя хозяином на судне.

— Поступайте как знаете, — проворчал он. — Только вот что: если вас интересует Эрнст Эриксен, сразу предупреждаю — он испарился. Исчез и прячется неизвестно где, хотя проезд оплатил и багаж в его каюте. Стюард! Проводите пассажира в одну из свободных кают. Туда и будете подавать еду господину… Вольфу. Так, не правда ли? — добавил он, обращаясь к человеку в пальто.

На вахту Петерсен заступил в шесть утра, и ему давно полагалось бы спать. Он вернулся к себе, лег на койку, но не смог отключиться и по-прежнему чутко прислушивался к шагам в коридоре.

Услышал, между прочим, как вернулись в свои каюты Эвйен и бритоголовый. Но хотя было уже за полночь, дверь пассажирки все еще не открылась. Капитан звонком вызвал стюарда.

— Все легли?

— Нет, не все. Дама…

— Все еще раскладывает пасьянс?

— Виноват, она прогуливается по палубе.

— С кем?

— С господином Вринсом.

— Он что, посмел подсесть к ней в салоне?

— Нет, был у себя в каюте. Она сама попросила меня позвать его.

Капитан тяжело повернулся на койке и пробормотал что-то невнятное по адресу стюарда; тот постоял немного и вышел.

2. Необычный пассажир

На другой день первый пассажир появился на палубе в девять утра, когда капитан давно уже нес вахту.

Было воскресенье. В принципе, оно на «Полярной лилии» ничем не отличалось от будней. И все-таки нечто неуловимое в атмосфере, царившей на судне, делало этот день непохожим на остальные.

Под утро температура воздуха упала до нуля и даже чуть ниже. Когда неумытый и небритый Петерсен натягивал перед вахтой кожанку, воздух был еще пропитан чем-то вроде дождевой пыли.

С наступлением дня она превратилась в иней, и солнце вскоре растопило покрывавший палубу слой крошечных белых крупинок.

Странное солнце! Слепит, а не греет, хуже того, не веселит. Дул холодный ветерок, и вода посверкивала резко, как белая жесть.

«Полярная лилия», огибая Данию, шла довольно мористо — берега было не видно.

Первым проснувшимся пассажиром оказался молодой человек в очках. Он был в брюках гольф и пуловере, пиджак нес под мышкой.

«Арнольд Шутрингер, инженер, Мангейм», — прочел Петерсен: он захватил с собой в рубку пассажирский список.

Ознакомившись, так сказать, с местностью, Шутрингер облюбовал бак, положил пиджак на кабестан и занялся утренней гимнастикой — неторопливо, заинтересованно, с упорством.

Очки он снял,