Раздались аплодисменты, и место, где только что читал Велинов, заняла девушка. Размахивая в такт рукой, она звонко начала читать:

Как снять ярмо самоубийцы

С поэта, Родины и птицы?

Стреляют влет и судят разом.

И слух ползет, ползет проказа,

Позор, и слава, и бессмертье.

Он просит, требует: «Поверьте!»

За ним российские деревни

И мир могучий, цепкий, древний!..

— Так что за дельце ты распутываешь, Эдик? Мокрое? — спросил Велинов, вытирая вспотевшее лицо белым надушенным платком.

— Мокрое, Леша, мокрое! — Хлысталов кивнул на надгробный памятник Есенину. — Вот мое дело, Леша.

— Я не понял…

— Вот мокрое дело, которое я вот уже десяток лет расследую…

— Есенин?!! — удивленно вскинул брови Велинов.

— Он, родимый! Ты прислушайся, что девушка читает… Сидорина ее фамилия, кстати, хорошая поэтесса… честная!.. Не верит народ в самоубийство Есенина… И я не верю! Убийство! Заказное убийство! Оно было всегда, во все времена… и сейчас есть! Тебе, как сотруднику госбезопасности, это известно не хуже моего. Да что там!.. Давай отойдем, сядем где-нибудь. — Эдуард взял Велинова под руку, и они пошли по дорожке, ища взглядом скамейку.

— Господи, погода сегодня какая! Как на заказ, ко дню его рождения. Ты чего так посерьезнел, Леша? Обиделся на народ? Так ведь «класс не запивает жажду квасом… класс, он тоже выпить не дурак…» Сам виноват! Дернуло тебя читать эти стихи. Эрудицией хотел блеснуть? Вот и блеснул… как в лужу… ваше превосходительство — товарищ генерал!

— Несмешно, Эдик. Ты мне ответь — зачем тебе все это надо?! Существует же официальная версия!

— Знаю! Все знаю! Знаю эту хрестоматийную версию, навязанную народу, как, впрочем, всю нашу историю революции…

Они вышли на площадь перед церковью, поглядели по сторонам. Скамейки, что стояли около церкви, были все заняты. Народу на кладбище по случаю выходного дня было полно. Люди несли цветы на могилы своих родных и близких, и множество людей разного возраста неиссякаемым ручейком сворачивали на Есенинскую аллею.

— К черту скамейки! Разговор серьезный, не для посторонних ушей. Пойдем в мою машину, я на служебной. — Велинов решительно зашагал к воротам кладбища.

— Если серьезный, то уж лучше ко мне в «волжанку», да и шофер, наверное, у тебя. Не будешь же выгонять! Доложит: «Встречался с резидентом». Шучу!

— В каждой шутке есть доля шутки! Шофера я действительно плохо знаю, он из новеньких… А то, что стукачи они, так чего удивляться. Работа у них такая. Кушать все хотят! Где твоя?

Увидев «волжанку», как белую ворону торчащую среди шикарных иномарок, презрительно ухмыльнулся.

— Ну и аппарат! Как говорится: старый конь борозды не портит. Несолидно, Эдик! Поменяй! Я тебе иномарочку устрою, недорогую, бэ-у, но в отличном состоянии.

— Не надо, — серьезно ответил Хлысталов.

— Почему? Денег, что ли, нет? Так я дам, вернешь, когда сможешь!

— Нине эта машина очень нравилась. Пусть все будет как при ней… На вот, глянь. — Хлысталов достал из кейса конверт с фотографиями мертвого Есенина, протянул Велинову. — Ты чекист… глаз у тебя зоркий!

Велинов вынул фотографии, поглядел, и лицо его сразу стало непроницаемым. Взгляд водянисто-голубых, обычно веселых глаз стал свинцово-серым.

— Это Есенин?

— Да… Его только что из петли вынули… Что скажешь?

— Ты не куришь, Эд?.. — Хлысталов покачал головой. — А я можно закурю? Как тут окно открывается?

— Кури! Вот эту ручку крути по часовой.

Велинов достал пачку «Мальборо», вынул сигарету, чиркнув красивой импортной зажигалкой, прикурил. Глубоко затянувшись и выпуская струю дыма в окно, еще раз поглядел на фотографию.

— Что я могу сказать? Ну, что бросается сразу в глаза… Взлохмаченные волосы, верхняя губа опухла, правая рука как-то странно поднята вверх. — Поднес фотографию поближе к окну. — На ней видны следы порезов… А это что за глубокая вмятина на лбу?

Хлысталов пожал плечами:

— Подобные повреждения судмедэксперты обычно характеризуют как «нанесенные тупым продолговатым предметом и опасные для жизни человека».

Велинов согласно покивал головой.

— Эта травма несомненно прижизненная, так как по краям вмятины — опухоль, — продолжал Хлысталов, водя пальцем по фотографии. — А вот тут, под правой бровью и на лбу, чуть выше переносицы, видишь?.. Хорошо различимые темные пятна?

— Очень напоминает проникающее ранение в голову…

— А по официальной версии… — Хлысталов потянулся за сигаретой, но Велинов положил пачку в карман. — А по официальной версии… Есенин страдал алкоголизмом, хулиганил, вел аморальный образ жизни и в конце концов — от безысходности — повесился… Но на фотографии нет характерных признаков смерти от удушения! Нету высунутого языка, что делает лицо висельника страшным… сколько я их перевидал за свою службу… — Хлысталов потянул и ослабил галстук, расстегнул ворот рубашки, словно не Есенина, а его, Эдуарда Хлысталова, сдавливала предательская петля. — Да дай ты мне сигарету, Леша. Все равно — днем позже, днем раньше.

— Лучше днем позже, — невозмутимо ответил Велинов. — Продолжай свои соображения.

— Ладно!.. Меня, Леша, особенно настораживает положение правой руки. Если труп висел, то рука должна быть вытянута вдоль туловища, ведь так?

— Я слушаю, Эд!.. Ты только не волнуйся, дело ведь давно минувших дней… преданья старины глубокой, так сказать.

— Не ерничай, Алексей! Не та ситуация! Или прекратим разговор.

— Прости, Эд. Не сердись! Ты ведь знаешь мой характер…

— Знаю! Иначе не обратился бы к тебе… Так вот, рука должна вытянуться вдоль туловища, а у Есенина она почему-то поднята вверх.

— Элементарно, Эд. Самоубийца, как только наступает удушье, инстинктивно начинает бороться за жизнь, предпринимает попытки вырваться из петли и поднимает руки вверх.

— Согласен. Но когда наступает смерть, руки падают вниз!

— Всегда?

— Всегда, Алексей! Всегда! В том-то и дело. Стало быть, трупное окоченение произошло в другом положении… А теперь глянь на второй снимок. Есенин лежит в гробу. Рядом стоят мать, сестры, жена Софья Толстая. Видишь, какие у всех лица… не скорбные, а испуганные. Сзади — первая жена Зинаида Райх уткнулась в грудь мужу Мейерхольду. И здесь все травмы видны на лице покойника… Значит, они действительно были? А?

— Откуда у тебя эти фотографии? — спросил Велинов, аккуратно складывая их обратно в конверт. — Их явно переснимали из зарубежного журнала. Я заметил по краям текст на английском языке.

— Глаз у тебя! Да, в наших изданиях таких фотографий я не видел… Мне их прислали на Петровку, давно. Судя по штемпелю, из Рязани… Когда-то я расследовал там крупное хищение…