Однажды я рассказала Рэндаллу, что одеваюсь так просто, чтобы не затмевать свои картины. Я хочу, чтобы сияли они. На самом деле смелость что в характере, что в выборе одежды кажется мне бесполезной.

Вивиан была смелой.

Ей это не помогло. Вивиан исчезла.

Во время знакомства я широко улыбаюсь – так меня научил Рэндалл, – принимаю комплименты и скромно отвергаю вопросы о творческих планах.

Когда Рэндалл заканчивает знакомить меня с людьми, я смешиваюсь с толпой, но призываю себя не оглядываться в поисках заветного красного стикера, сигнализирующего о том, что картина продана. Я стою с бокалом шампанского в углу, и ветка свежесрубленной березы касается моего плеча. Я осматриваюсь, ищу знакомые лица. Их много, и я чувствую прилив благодарности. Странновато, конечно, видеть их в одном месте. Друзья из старшей школы, коллеги из рекламного агентства, художники, родственники, приехавшие на поезде из Коннектикута.

Все они мужчины, за исключением моей кузины.

И это не просто случайность.

Я оживляюсь, когда наконец, стильно опоздав, появляется Марк. Он гордо улыбается, обводя глазами галерею. Обычно он говорит, что ненавидит мир искусства, но вписывается он прекрасно. Он бородат, его волосы разметаны в художественном беспорядке, пиджак в клетку накинут поверх поношенной футболки с Микки-Маусом. Его красные кроссовки заставляют мистера Кристиса нервно курить в сторонке. Проходя сквозь поток людей, Марк хватает бокал шампанского и канапе и сразу начинает задумчиво жевать.

– Сыр спас ситуацию, – говорит он. – А вот грибы чудовищно водянистые.

– Я не пробовала, – отвечаю я. – Слишком волнуюсь.

Марк обнимает меня за плечи одной рукой, успокаивая. В художественной школе мы жили и учились вместе, и этому жесту он научился именно тогда. Каждому нужна тихая гавань, спокойный человек. Мою тихую гавань зовут Марк Стюарт. Он мой лучший друг, мой голос разума. Мой вероятный супруг. Правда, с последним есть определенные сложности: нам обоим нравятся мужчины.

А еще меня влечет к недоступным людям. И это снова не случайность.

– Ты ведь знаешь, что можешь и повеселиться для разнообразия?

– Угу.

– И ты должна собой гордиться. Не надо испытывать вину. Художник обязан вдохновляться жизнью. Это и есть творчество.

Марк, конечно, говорит о девочках, погребенных внутри каждого полотна. Только он один во всем свете знает об их существовании. Ну и я, конечно. Марк, впрочем, не в курсе одной вещи. Он не понимает, почему пятнадцать лет спустя я раз за разом продолжаю прятать девочек в каждом полотне.

Ему лучше не знать правды.

Я никогда не собиралась писать подобные картины. В художественной школе мне нравилась минималистичность цвета и формы. Я обожала банки с супом Энди Уорхола, флаги Джаспера Джонса, резкие квадраты и строгие черные линии Пита Мондриана. А потом нам задали написать портрет умершего знакомого.

Я выбрала девочек.

Сначала я изобразила Вивиан. В моей памяти она оставила огненный след. Светлые волосы будто из рекламы шампуня. Очень темные глаза, при правильном свете выглядевшие черными. Вздернутый нос, усыпанный веснушками, выступившими на солнце. Я нарядила ее в белое платье с викторианским воротником, подчеркивающим лебединую шею. Добавила загадочную улыбку. Именно с ней она покидала коттедж.

«Ты еще слишком мала для этого, Эм».

Следующей была Натали. Высокий лоб, квадратный подбородок, волосы убраны в конский хвост. На ее белом платье красуется маленький кружевной воротник, чтобы отвлечь внимание от объемной шеи и широких плеч.

И наконец, Эллисон. Эллисон всегда выглядела святошей. Тонкий нос, очаровательные щеки, брови на два тона темнее соломенных волос, тонкие и безупречные, будто нарисованные коричневым карандашом. Ее я облекла в гофрированный величественный воротник модели «мельничный жернов».

И все-таки с картиной было что-то не так. Что-то мучило меня до самой последней ночи перед сдачей. Я проснулась в два часа и почувствовала, что они смотрят на меня с противоположной стороны комнаты.

Я видела их. В этом и заключалась проблема.

Я вылезла из кровати и подошла к холсту. Схватила кисть, окунула ее в коричневую краску и провела линию поверх их глаз. Нарисовала ветку дерева, которая буквально их ослепила. Набросала силуэты сучьев. Потом – растения и лианы. Потом деревья. Все они скатывались с кисти на холст и будто расцветали. К рассвету холст был захвачен лесом. От Вивиан, Натали и Эллисон остались обрывки платьев, кусочки кожи и пряди волос.

Эта картина стала № 1 моей лесной серии. Девочки различимы только на ней. Я получила высшую оценку, когда объяснила смысл полотна наставнику. На выставке ее нет. Она висит в моем лофте и не продается.

Но почти все остальные находятся тут. Каждая занимает целую стену многокомнатной галереи. Я наконец вижу их вместе. Вижу скрюченные ветви и яркие листья и понимаю, что застряла на одной теме. Годами я писала одно и то же – и теперь нервничаю.

– Я и горжусь, – заверяю я Марка и отпиваю глоток шампанского.

Он опустошает свой бокал и берет следующий.

– Тогда что не так? Мне кажется, что ты взвинчена.

Марк произносит это слово высоким голосом с британским акцентом, пародируя Винсента Прайса из того ужастика. Я уже не помню названия, я знаю, что мы накурились марихуаны и смотрели его по телевизору, а потом смеялись до колик. Мы часто повторяем эту фразу.

– Да просто странно. Все странно.

Я указываю бокалом на картины, на людей перед ними, на Рэндалла, расцеловывающего красивую пару прямиком из Европы. Они только пришли.

– Ничего такого я никогда не ожидала.

Я не скромничаю. Это правда. Если бы я стремилась сделать выставку, то хотя бы попыталась придумать названия картинам. Вместо этого я нумерую их по порядку. С первой по тридцать третью.

Рэндалл, галерея, эта сюрреалистическая вечеринка – все это случайность. Нужное место, нужное время. Кстати, за нужное место нужно винить Марка и его бистро в Вест-Виллидж.

В то время я вот уже четвертый год работала художником в рекламном агентстве. Мне это не нравилось, я не получала удовлетворения от работы, но могла оплачивать рассыпающийся на части лофт, в который влезали мои полотна. Бистро Марка залили соседи сверху, и ему понадобилось скрыть потеки воды на одной стене. Я одолжила ему «№ 8», потому что с его помощью можно было закрыть почти всю пострадавшую поверхность.

А нужный момент настал неделю спустя. Владелец небольшой галереи неподалеку зашел к Марку пообедать. Он увидел картину, заинтересовался и спросил Марка про художника.

В результате другое полотно – «№ 7» – было выставлено в галерее. Его продали за неделю. Владелец галереи попросил еще. Я отдала ему три штуки. Одна из картин, под счастливым номером 13, привлекла внимание молодой любительницы искусства. Она запостила фотографию с картиной в Инстаграме, и ту заметила ее работодатель – актриса, известная законодательница трендов. Актриса купила картину и повесила ее у себя в столовой. Один из ее друзей, редактор «Вог», увидел картину во время маленькой вечеринки и рассказал о ней своему кузену по имени Рэндалл, владельцу большой престижной галереи. Именно он сейчас бродит по залам и обнимает всех встречных.