– Почему в Неве течение такое сильное?

– Не знаю. Это же все-таки морская река.

– А может, чего-то сбрасывают.

– Может, – согласился Лекс так, словно мы вели светскую беседу.

Я снова впала в истерику.

– Что мы делаем? Ты с ума сошел? А вдруг он еще жив?

– Кто?

– Эдисон.

– Это кто такой? Ты его знаешь? – спокойно и страшно глядя мне в глаза, спросил Лекс.

– Что?

– Не чтокай! – Что-то горячее обожгло мне щеку. Я с изумлением проследила за его ладонью, которая только что залепила мне пощечину.

– Ты меня ударил, – вылупилась я. Никто и никогда не бил меня по лицу.

– Дура, я пытаюсь привести тебя в чувство.

– Эдисона никто никогда не приведет в чувство.

– Ты хочешь, чтобы меня посадили? Ты этого хочешь, моя женушка?!

– Нет. – Я и правда не хотела. На место ужаса потихоньку вползала пустота.

– Эдисон утонул. Но я тут ни при чем. Это был несчастный случай. Ты поняла?

– Да. Несчастный, – как обезьяна, повторяла я.

По правую руку мимо нас текли роскошные и невероятно эстетичные особняки, но Лекс не давал мне возможности осмотреться. Он тащил меня и тащил вперед, тащил даже тогда, когда я со слезами просила остановиться.

– Ты же под винтом. Вообще не должна уставать, детка. Пошли, нам надо уйти как можно дальше.

– А куда мы идем? Мы же собирались ночевать у... – Мы собирались ночевать у Эдисона.

– Да уж. Хорошо, что никто не знает, что мы с ним виделись.

Действительно, никто. Я вспомнила, как утром мы вышли из дома, пошлялись по городу и на Невском подобрали совершенно никакого Эдисона, подпиравшего колонну собора Казанской Божьей Матери. Он спал, у него в кармане грелся пузырь с винтом. А у нас было немного денег и остатки травы. Мы совместили наши ресурсы и пошли в маленькое питерское кафе подкрепить общие силы. А потом мы угостили Эдисона нашей травой и пошли гулять.

– А в «Молоке»?

– А кто будет спрашивать в «Молоке»? И вообще, о чем ты?

– О «Молоке». – Это был клуб, около которого мы тусовались чуть ли не весь вечер. Там-то нас кто только не видел. Но никто не смог бы точно сказать, вместе мы или так, косяк забили и разбежались.

– Ты хоть знаешь, кто такой Эдисон?

– Ну...

– Эдисон – парень, живущий по вписке у Барышни. А там живут все, кому не лень.

– И что? – мои мозги отказывались мне служить.

Была глубокая ночь, холодная, несмотря на плюс три. Мы дошлепали до Марсова поля и зависли у полыхающего газового огня. Он горел в честь не то партизан, не то пионеров-революционеров. А может, в память о баррикаде. Но горел он очень в тему, согревая своим не офлажкованным милицией и прочими людьми в форме огнем бомжей и наркоманов вроде нас. Тех, кто не нашел, куда вписаться на ночь. Но в эту ночь тут никого, кроме нас, не оказалось.

– Кто он такой? Откуда? Что написано в его несуществующем паспорте? А?

– Он из Волгограда.

– Может, и так. Это он так говорил. А может, он из Сыктывкара. Или Ашхабада.

– Почему нет? – вяло согласилась я.

– И кто его тут станет искать?

– Барышня.

– Да Барышня круглыми сутками только эфедрин ищет. И вряд ли она сама знает, кто такой Эдисон. Так что расслабься. Его, скорее всего, никто и никогда не хватится.

– Но его же найдут!

– И что? Найдут весной очередного утопленника.

– Их называют подснежниками, – некстати вспомнила я какую-то дурную передачку какого-то патруля.

– Дура. Его даже не опознают к тому времени.

– И что? Все? Мы можем его забыть?

– Именно. И не просто можем, а должны. Мы же молодожены. Мы будем наслаждаться семейным счастьем. А сейчас тебе надо успокоиться. У тебя небось отходняк.

Точно. То, что я чувствовала, иначе, как отходняк, не назовешь. Причем вовсе не от винта. Не только от винта, первого в моей жизни укола, после которого я навсегда перестала переносить вид питерских рек и мостов, стараясь избегать взглядом плещущуюся там, внизу, воду. Мои мозги пытались найти ответ на вопросы: как я оказалась здесь, на этом Марсовом поле, с этим мужчиной? Как и когда исчезла с лица земли девочка Алиса Новацкая, которую любили папа с мамой и не очень любил братец Павлик? Откуда взялась эта Элис, которая греется около странного заброшенного газового костра неподалеку от пресловутого Зимнего дворца и курит анашу вместе с мужем, убийцей и наркоманом по кличке Лекс? Элис, которая, скорее всего, беременна? И которая все время крутит в голове различные «если».

Если бы я не захотела вместе с ними колоться...

Если бы я не увидела этих проклятых ступенек к портику...

Если бы я не потеряла Артема...

Нет, только не это. Если я стану думать об этом «если», то сойду с ума. Нет. Не было в моей жизни никогда никакого Артема. И меня не было. Всегда есть и будет только Элис. И никаких «если». Все они остаются здесь, на этих листках, похожих на абсурдное школьное сочинение. А больше нигде.

– Скажите, а почему вы решили, что сможете ей помочь?

– А что, не смогу?

– Я не могу ничего гарантировать, поскольку не имею возможности даже увидеть пациента. Вполне вероятно, вы просто выбросите деньги на ветер, – флегматично бросил ему в лицо лысоватый пятидесятилетний мужчина в белом халате.

– Доктор, это моя жена!

– Да уж. Любовь зла. А других записей вы не находили? – потер лоб в задумчивости врач.

– Нет. Я и эти листы, в общем-то, не находил. Они сами мне в руки попались.

– А кстати, расскажите об этом. Ведь информация на них довольно личная. Вряд ли она их оставила на виду.

– Не на виду. Она не очень-то аккуратна, понимаете, – с видимым напряжением выдавал семейные тайны румяный и толстощекий молодой человек. Он был явно взволнован.

– Наркоманы не умеют концентрироваться. Уборка, регулярные операции типа чистки зубов и ботинок для них так же сложны, как для вас, например, постройка дома своими руками.

– Мне кажется, доктор, что вы заранее ополчились против нее. Мы же пытаемся ей помочь. Она раньше была таким чудесным человеком. И сейчас – сейчас в ней еще осталось так много хорошего. Одно то, что она со мной!

– Не обольщайтесь. Не терзайте себя излишними надеждами, а то потом мне придется лечить еще и вас. Знаете, что делают иногда близкие, если понимают, что их жену, сестру, дочь, любимого не излечить?