Из-за этого, а также потому, что возле воды жизнь приятнее, старатели не очень-то рвались копаться в земле к югу от реки.

И вот однажды готтентот, прислуживавший одному из старателей, упился жгучего кейптаунского бренди и случайно поджег палатку хозяина – все сгорело дотла.

Протрезвевшего слугу хозяин отделал шамбоком – тяжелой длинной плетью из кожи носорога, – да так, что бедняга стоять не мог. Когда слуга пришел в себя, хозяин, все еще ужасно злой, приказал ему уходить на сухую равнину: «Копай там, пока не найдешь алмазы!»

Пристыженный готтентот, с трудом держась на ногах, взвалил на плечо лопату, сгреб пожитки и захромал прочь. Хозяин уже и позабыл о нем, когда через две недели слуга внезапно вернулся и положил на ладонь старателя полдюжины прекрасных белых камешков – самый большой размером с крупную фасолину.

«Где?» – требовательно спросил Флитвуд Росторн. Единственное, что он сумел выдавить, потому что горло вдруг пересохло и сжалось от волнения.

Несколько минут спустя Флитвуд скакал сломя голову прочь из лагеря, бросив только что вытащенную из реки кучу песка и оставив наполовину полное сито, которым просеивал алмазоносную гальку. Дэниел, слуга-готтентот, бежал рядом, держась за стремя и взбивая голыми пятками фонтанчики пыли; алый шерстяной колпак, признак принадлежности к артели Флитвуда, развевался на его лысой голове точно флаг, приглашающий остальных отправиться следом.

Подобное поведение мгновенно вызвало дикую панику в маленьком сообществе готовых перегрызть друг другу глотки старателей. Через час над сухой равниной поднимался высокий столб красной пыли: наездники неслись во весь опор, безжалостно настегивая лошадей, за ними грохотали повозки, а наименее удачливые бежали на своих двоих, спотыкаясь и поскальзываясь на песчаной почве, – все мчались на юг, к бесплодной ферме старика Де Бира, где возвышался голый каменистый холмик, ничем не отличавшийся от десятков тысяч своих собратьев, разбросанных по равнине.

Унылым днем засушливой зимы тысяча восемьсот семьдесят первого года холмик назвали Колсберг-копи в честь местечка, где родился Флитвуд Росторн, и сюда в приступе алмазной лихорадки устремились орды старателей из пыльных, выжженных солнцем далей.

Уже почти стемнело, когда Флитвуд добрался до холма, не намного опережая своих преследователей. Его загнанная лошадь была вся в мыле, но готтентот все еще цеплялся за стремя.

Хозяин и слуга бросили задыхающееся животное и помчались вверх по склону. Их красные колпаки, то и дело мелькавшие среди колючих кустов, видны были за полмили, и нестройная колонна преследователей издала хриплый вопль торжества.

На вершине холма готтентот вырыл в твердой, как камень, почве яму футов в десять глубиной – крохотную царапину по сравнению с тем, что последовало за этим. С безумной поспешностью, пугливо оглядываясь на бегущую вверх по склону толпу, Флитвуд разметил центральную линию своего участка, вбив колышки поперек узкого горла разведочной шахты.

Ночь спустилась на поле боя, где мускулистые старатели осыпали друг друга бранью, махали кулаками и кирками, чтобы расчистить место и вбить собственные колышки. К полудню следующего дня, когда фермер Де Бир выехал из своего скромного двухкомнатного жилища, чтобы выписать «письма», как назывались здесь лицензии, весь холм был размечен на участки – и даже плоская равнина в радиусе полумили от подножия холма встопорщилась колышками.

Каждый участок – квадрат в тридцать футов шириной, отмеченный в середине и по углам заостренными колышками верблюжьей колючки. За ежегодный взнос в десять шиллингов фермеру Де Биру старатель получал «письмо», которое давало право владения и разработки участка на неограниченный срок.

К заходу солнца того первого дня счастливчики, отхватившие середину холма, едва царапнув каменистую почву, нашли сорок камней чистой воды, и всадники помчались на юг, оповещая мир, что холм Колсберг – настоящая гора алмазов.

Когда фургон Зуги Баллантайна скрипел на последних милях изрытой колесами дороги, холм уже наполовину исчез, словно изгрызенный червями прогнивший сыр, но люди по-прежнему копошились в остатках. На пыльной равнине у подножия холма собралось почти десять тысяч душ – черных, коричневых и белых. Дым от их очагов испачкал высокую синеву неба серой грязью, на мили вокруг старатели почти под корень свели заросли верблюжьей колючки, пустив их на подкормку своих костров.

Поселок представлял собой неряшливую россыпь грязных, потрепанных непогодой парусиновых палаток. Кое-где виднелись похожие на ящики лачуги, сколоченные из листов гофрированного железа, привезенного за много миль, с далекого побережья. Некоторые хижины выстроились в приблизительно прямые линии, образуя подобия улиц. Здесь поселились скупщики алмазов, которые прежде бродили по приискам, а теперь сочли выгодным открыть постоянные лавки у подножия того, что осталось от холма Колсберг. В свободной Бурской республике законы об алмазах находились в зачаточном состоянии, требуя лишь, чтобы каждый лицензированный покупатель имел вывеску со своим именем. Написанные корявыми буквами вывески висели на железных коробах душных лавочек, однако большинство скупщиков этим не ограничивались: над их крышами возвышались еще и мачты, на которых реял громадный флаг кричащей расцветки, оповещая старателей, что хозяин на месте и готов совершить сделку. Яркие флаги придавали поселку ярмарочный вид.

Зуга Баллантайн вел упряжку волов вдоль узкой петляющей колеи – одной из многих, пересекавших поселок. Иногда возок приходилось отворачивать в сторону, чтобы обогнуть перекрывающие дорогу рудные отвалы или глубокие заболоченные лужи, натекшие из отхожих мест и от сортировочных столов.

В поселке Зугу прежде всего поразила невыносимая скученность. Он привык к равнинам и лесам, к широким, ровным горизонтам, а тут ни стать, ни сесть. Старатели жили на расстоянии вытянутой руки друг от друга: каждый старался обосноваться как можно ближе к своему участку, чтобы не тащить добытую нелегким трудом породу слишком далеко.

Зуга надеялся найти открытое местечко, где можно распрячь волов и поставить большую палатку, однако на расстоянии четверти мили от холма шагу ступить было негде.

Он оглянулся: Алетта неподвижно сидела на козлах, подпрыгивая вместе с фургоном на ухабах, и смотрела прямо перед собой, словно не замечая полуголых мужчин – многие едва прикрыли бедра куском тряпки. Под беспощадно жгучим солнцем покрытые потом старатели, кто с бранью, кто с песнями, измельчали хрустящие комья желтоватой почвы и забрасывали их лопатами в промывочные лотки.

Грязь вызвала отвращение даже у Зуги, которому довелось работать в краалях машона на севере и жить с бушменами, в жизни не принимавшими ванны.

Цивилизованный человек оставляет особенно отвратительные отбросы. Каждый квадратный дюйм пыльной красной земли между палатками и лачугами был покрыт мусором: валялись ржавые жестянки из-под солонины; блестели на солнце осколки бутылок и фарфора; лежали снежные заносы клочков бумаги, разлагающиеся трупы приблудных кошек и выброшенных хозяевами собак, кухонные отбросы, фекалии тех, кому было лень вырыть в твердой почве яму и прикрыть ее серебристым пучком местной травы, – а также гнил весь прочий неопознанный мусор, которым десять тысяч человеческих существ окружили себя в отсутствие контролирующих органов и санитарных норм.