Вчера вечером они решили, что в следующем году поженятся. Весной или в начале лета.

Первое их свидание не получилось. Борис заехал за ней в одиннадцатом часу вечера, весь в разноцветной коже, на дикой машине, разукрашенной мордами неопознанных ею зубастых тварей. Предложил «покататься», пристегнул серьезным ремнем с пластмассовым замком на груди, ремень был грязноват, но она, слава богу, догадалась надеть свитерок попроще; наряжаться на первое свидание – не ее стиль, наряжаться надо на второе свидание, это знает всякая продвинутая девушка постиндустриальной эпохи. Пристегнул – и умчал за город, на тайном перекрестке объединился с группой таких же любителей уличных гонок, и потом носились, как безумные, закладывая невероятные виражи.

Периодически всё стадо останавливалось выпить кофе и чтобы дамы сбегали пописать. Кроме кофе дамы пили пиво и писать бегали часто.

Дамы были ужасны. Типаж: постоянная участница конкурса «Мисс мокрая футболка». Крашеные блондинки, малолетки, можно вульгарнее – да некуда. Мальчики – старше, двадцать шесть – тридцать, подтянутые, симпатичные, но когда мальчику двадцать восемь и он ходит в футболке с надписью “Hellraizer” и ботинках из магазина «Хобгоблин», а его девочка умеет только ржать и сосать из алюминиевой баночки алкогольный коктейль – это настораживает. Машины были красивые, мощные, сверкали и блестели, но от шума и запахов у Милы быстро заболела голова, а от жесткого неудобного сиденья – спина и попа, утром надо было на работу, и во втором часу ночи после особенно резкого маневра она вежливо попросила Бориса отвезти ее домой. Сразу загадала: если хотя бы тень неудовольствия появится на его лице, если он хоть полфразы произнесет насчет того, что слишком мало покатались, – она про него забудет. Этот пахнущий жженой резиной детский сад ей не интересен. Однако новый знакомый только коротко кивнул и на первом же повороте откололся от коллектива. Выключил музыку, поехал, как все нормальные люди, девяносто километров в час (первые минуты ей казалось, что авто едва ползет). С утвердительной интонацией произнес:

– Тебе не понравилось.

– Нет-нет, – вежливо соврала она. – Очень понравилось. Честно. Всё как в кино. И друзья у тебя хорошие. Веселые.

– Они мне не друзья. Просто гоняемся вместе. У меня есть друг, один. Но он не живет этой жизнью. Равнодушен к железкам.

– А ты – фанат?

– Ну... Как бы да. Люблю.

– О боже. Мне везет на фанатов. Знаешь, всё было прекрасно, но эти девушки...

Он улыбнулся и ничего не сказал. Перевел разговор на другую тему.

Позже, когда вернулась домой и облачилась взамен ночной рубашки в мужскую футболку пятьдесят второго размера (осталась от нефтяника), когда положила голову на купленную с прошлогодней премии подушку холлофайбер, когда выветрились из головы выхлопные газы и рев форсированных моторов, – поняла, что вечер отнюдь не пропал даром. И заснула с приятным ощущением удовлетворенного девчоночьего тщеславия. Рейсеры – закрытый клуб, не каждой дуре покажут настоящие ночные гонки – а ей показали. Покатали, приобщили. Теперь можно похвастаться в любой компании. Пусть не похвастаться – так, невзначай обронить, дать понять: знаем, видели, подумаешь. Рейсеров даже нефтяники уважают. Хороший мальчик этот Борис, приятный, мягкий, воспитанный. Когда к дому подвез – выскочил первым, обежал машину, едва не перепрыгивая через капот, чтобы дверь ей открыть, а она не сообразила и выбралась самостоятельно, сказано же – дура, и бедному юноше удалось только слегка поддержать ее за локоть (да-да, то самое первое касание, искра животного электричества), ладонь широкая и шершавая; впрочем, все они поначалу галантные, нефтяник тоже изображал аристократа, а спустя год уже устраивал истерики, не найдя на положенном месте зубную нитку или мартовский номер журнала «Максим», а дело было в сентябре.

А ночные гонки – ладно, пусть пока будут.

Еще позже, спустя два месяца, он ей рассказал про тех баб. Признался. Всё оказалось хитрее. Большинство ночных гонщиков имели вполне адекватных приличных жен, невест либо постоянных подруг. А примитивные девки – сами по себе они не нужны. Нужны только их рты. Какая гадость, ужаснулась неиспорченная девушка Мила, это отвратительно. И вдобавок опасно же, что же они, на такой бешеной же скорости?.. Нет, конечно, ответил Борис. На скорости – никакого удовольствия, на скорости ты весь сосредоточен, полная концентрация, работаешь как автомат, ничего не чувствуешь – только трассу и тачку. Но вот после... (он сделал паузу), когда уже приехал, когда начинается адреналиновый отходняк... (он покачал головой), когда из машины выйти не можешь, потому что ноги не держат... Тогда она залезает в штаны – и... поверь мне, это – ну... как бы очень сильно. Слабость, ты даже пошевелиться не в состоянии – тут только ртом надо. Кошмар, сказала Мила. Почему кошмар, возразил Борис, эти вещи изобрели еще в двадцатые годы, когда автогонки стали доступны широким слоям населения...

Мила была шокирована. И ты, прошептала она, меня, приличную девушку, потащил в такую вонючую грязь, на первом же свидании? Вместо того, чтобы повести в ресторан или в кино, как все нормальные парни делают? Меня – нежную, чистую, светлую – в это говно?

Но ты ведь ничего не знала, возразил он. И потом, кино и ресторан – это уныло. А гонки – это, ну, как бы красиво и интересно. Независимо от того, есть у тебя рядом женский рот или нет его...

Они поругались. Насчет других ртов – сам думай, сказала она ему, а про мой – забудь. Навсегда.

Но он оказался благороднее, чем она думала. Он забыл не про нее, а про ночные гонки. Насовсем.

В середине декабря двое мужчин ели мясо в ресторане «Гудман» на Земляном Валу. Оба ловко манипулировали ножами и вилками. Но если первый, облаченный в старый пиджак, ел спокойно, даже чрезмерно спокойно, методично отделяя слои жира и рассекая багровую плоть невинно убиенной коровы на аккуратные прямоугольные куски, то второй, одетый красиво и дорого, как бы в противовес респектабельной внешности жевал резко и жадно, иногда чавкал (впрочем, негромко) и, казалось, порывался отбросить глупые металлические приборы, схватить руками и вгрызться – не от голода, а просто от любви к процессу пожирания: разрывания зубами, разгрызания, измельчения и проглатывания.

Держались скромно, говорили тихо. Спорили о том, когда заканчиваются нулевые годы и начинаются десятые.

– В двухтысячном было так же, – сказал спокойный. – Одни говорили, что новый отсчет идет с двухтысячного, а другие – с две тыщи первого. И еще это слово все время, как его... миллионий...

– Миллениум, – подсказал второй с набитым ртом.

– Да. Точняк. Милиционериум.

Коротко рассмеялись. Второй дожевал последнее, беззвучно положил вилку и нож, одним концом салфетки промокнул губы, а другим – покатый лоб. Моргнул несколько раз.