— У них там горе какое-то. Вроде бы, помнишь, такой дяденька, в берете черном, что в прошлом году у нас неделю жил, умер. Смирновский ушел разузнавать. У них — траур.

— Пьют?

— Пьют, — с тяжелым вздохом ответила Марина.

"Пьют" — это плохо. Это, к счастью, не часто бывает. Иногда обходится без алкоголя — соберутся, стихи почитают, повосхищаются и расходятся. Или, что тоже случается, моя благоверная отчалит куда-нибудь и до полуночи мы с Маринкой предоставлены сами себе и наслаждаемся одиночеством.

А ведь сам виноват! Ведь видел, какая она! И, что скрывать, десять лет назад восхищался ее необычностью, ее возвышенностью, ее талантом! Это потом оказалось, что гораздо приятнее, когда жена встречает тебя с борщом на кухне и одна, чем с вечными стихами, тебе посвященными, но и с публикой!

На кухне был извечный бардак — посуда, окурки в пепельнице, крошки хлеба на изрезанной, местами прожженной клеенке, служащей нам скатертью. И ведь чего, казалось бы, такого трудного — пойти и купить нормальную посуду, продукты, мебель, в конце концов? Да только мне вечно было некогда, а ей, видимо, не нужно…

— Ты ела сегодня? — Маринка из-под моей руки, открывшей холодильник, с интересом заглядывала вслед за мной внутрь агрегата, имевшего внутри все, что угодно, даже почему-то черные чернила в пластмассовом тюбике, только не имевшего еды…

— Ага. Она мне сварила два яйца и отдала последний кусочек хлеба. Но это было, когда я из школы пришла, — и как бы извиняясь передо мной, девятилетняя девчонка добавила. — Есть очень хотелось… Ничего не оставила. А денег, чтобы в магазин сходить за пельменями, она мне не дала. Сказала, чтобы ты сам о еде для себя позаботился.

И я бы, конечно, никуда сейчас не пошел. Мне бы в душ и завалиться спать. Но голодные глаза дочки, которую Инна, утонченная, всегда болезненно худая, считала толстой и кормила очень скудно, заснуть все равно не дали бы! Задушив, вспыхнувшую было адским пламенем в мозгу, ярость сильнейшим усилием воли, я накинул куртку и зашагал в круглосуточный продуктовый, расположенный на соседней улице.

Уже потом, наминая вместе с Маринкой вечные пельмени, с тоской следил за ее жадными взглядами, бросаемыми в сторону пакета конфет, приобретенных "на десерт". Сука! Как я докатился до такого? Как дожился до того, что стал тряпкой в собственном доме? Почему, в конце концов, не устрою слежку за этой тварью, почему не отберу у нее ребенка?

Голос разума тут же возражал: "Вспомни, дорогой, что вышло из этого в последний раз! Вспомни, как она обвиняла тебя в педофилии! Вспомни, как рыдала в отделении участковой полиции, утверждая, что ты "не так" смотришь на Маринку, "не так" держишь ее за руку, "не так" укладываешь спать! И особенно упор делала, тварь неблагодарная, на то, что "девочка ему неродная"! И ей, конечно, никто не поверил. И доказательств у нее никаких не было и быть не могло. И подобные вещи можно было легко опровергнуть, проведя экспертизу с участием детского психолога и гинеколога на крайний случай. Но разве я мог подвергнуть свою девочку такому позору? Да и старые друзья в полиции не давали никаких гарантий, что я через суд смогу забрать девочку у родной матери, не лишенной прав, не имевшей приводов, не замеченной ни в чем предосудительном (о чем несколько лет назад, когда все у нас было хорошо, ещё работая в полиции, кстати, я позаботился сам!).

— Пап, давай я посуду помою? — Марина подхватилась со своего места, выхватывая и мою тарелку.

— Ну, помой, — сыто откинувшись на спинку стула, ответил я, дико мечтая закурить, но никогда не делая этого при ребенке.

— Пап, а можно я завтра с Анжелой и Лизой посижу в кафе, помнишь на пути из школы есть такое с пальмами?

Я было уже открыл рот, чтобы сказать, что в ее возрасте рановато еще по кафе ходить, но вдруг осенило — е-мое, у Маринки же завтра день рождения! А сюда подружек она привести не сможет! Да и угощать девчонок здесь мать не станет. А, возможно, ребенок стесняется того, что в нашей квартире вполне могут находиться чужие нетрезвые люди и поэтому не хочет вести одноклассниц в свой дом…

— Марусь, я тебе денег дам. Угостишь девчонок. Справишься сама?

— Па, ты забыл, что мне уже почти десять? Конечно, справлюсь! — она заулыбалась, расцвела, затарахтела тарелками.

Инна хорошо одевалась, следила за собой, имела маникюр и шикарные волосы. Ее шкаф был заполнен одеждой, хотя в последний год я совершенно не снабжал ее деньгами, а еду для себя и Марины, частенько подъедаемую гостями, покупал сам, оплачивая также налоги, коммуналку и всяческие квартирные нужды. Инна нигде никогда не работала. Но деньги имела. Я уже давно не вдавался в подробности, где она их брала, хотя догадаться, каким местом зарабатывала моя ненормальная бывшая, было нетрудно.

Маринку одевал я. Инна иногда покупала ей совершенно не применимые в реальной жизни ребенка кружевные платьица с перчатками до локтя, сарафанчики до пят и туфли на высоченной платформе. Маринка носить это отказывалась, как и все дети в ее возрасте мечтая о джинсах, балахонах, кроссовках. И носила в основном пару купленных нами штанов, серенький спортивный костюм и школьные сарафаны с белыми блузками и футболками.

— Марин, может, на выходных съездим в магазин и что-нибудь тебе купим? — осторожно начал я, намекая на подарок ко дню рождения.

Я был уверен, что она поймет мой намек и сама расскажет, что хочет получить в качестве подарка на праздник, но Марина почему-то промолчала. Подозрения возникли в тот момент, когда, уже собираясь подняться из-за стола и помочь ей, я поймал быстрый и какой-то, то ли разочарованный, то ли обиженный взгляд. Уселся обратно, напряженно обдумывая — не обещал ли я ей чего-то уже? Не просила ли она о чем-то?

Что-то неясное, непонятное крутилось в голове, словно был уже разговор… словно… И вот если так подумать, какая это мелочь — забыть о желании ребенка, о его просьбе! Ну, жизнь же от этого не прекратится? Нет! Я же обеспечиваю, кормлю-пою, одеваю, люблю, в конце концов… Но вечное чувство вины перед этой девчонкой, лишенной самого главного — семьи — мучило, изводило сердце. Хотелось подарить ей чудо, сказку, порадовать, сделать так, чтобы хохотала, веселилась, чтобы глаза светились от счастья!

— Марин, а хочешь, я за вами завтра заеду в школу и в кафе отвезу?

Намыленная тарелка выпала из ее пальцев, звонко стукнув о раковину. Она на секунду замерла на месте, а потом запищала, размахивая мокрыми руками, резко развернулась и бросилась мне на шею.

— Правда? И с нами посидишь?

— Угу.

— А потом… потом нас в кино отвезешь?

Я улыбнулся — правильная тактика у ребенка, нужно брать быка за рога, пока есть такая возможность!

— А как же домашнее задание?

— Пап, ты что? Какая домашка? Завтра же пятница!

И хоть еще вчера о том, чтобы выложить фотографии своих работ в интернет, я совершенно не думала, после ухода Алёны с семейством, неожиданно для себя уселась за компьютер.