зачатый,

набирает силенки от первого шва.

Мокрый спальный мешок – для него наслажденье,

в животе у него не болит ничего,

но свежи, как пеленки, снега восхожденья,

и нежна, словно мать, высота для него.

Утром выбрался он из палаточки хлопкой,

из туманных грудей пососал молока,

сел на голый карниз закаленною попкой

и ладошками стал разгонять облака.

И, когда к нему солнышко вдруг прикатилось,

засмеялся и взял его, как апельсин.

Это солнышко нам навсегда пригодилось,

и счастливей никто у судьбы не просил.

В этот день не скулило слабевшее тело,

и легка и светла оставалась душа,

и вокруг все сверкало, летело и пело…

но бесшумной пантерою ночь подошла

Срыв

И все сменилось: зубья скал,

как зубья смерти, очертились,

и мы в предадье очутились,

и душу выела тоска.

И ночь тягучая текла,

и, как волчица, пропасть выла,

и озверевший ветер вырвал

остатки нашего тепла.

Тогда приснился страшный сон,

зависший в памяти безлико:

мой друг срывается без крика

на уходящий в пропасть склон.

И пропасть жертву жадно ждет,

секунда смерти длится-длится…

Веревка! Жизнь! Держать! Молиться!

И Жизнь ладони резко жжет.

Перед гибелью

Не пришлось нам увидеться с небом,

так случилось, что не было сил,

и пришлось оставаться под снегом,

что палатку совсем заносил.

Талисман от любимой – в кармане,

я заветный блокнот доставал

и писал, и писал, как в тумане,

замерзал я, но не остывал.

Загоревшая девушка-чудо,

южной улицей, видел я, шла,

где цветы, где улыбки повсюду,

где погода всегда хороша.

Нас искать и раскапывать станут,

я и сам из-под снега спасал,

и блокнот мой конечно достанут

и узнают, кому я писал.

Очень мало еще совершил я,

остаюсь в этой белой нови.

Но не жаль мне красивой вершины,

только жаль мне красивой любви.

СПАСЕНИЕ

Я засыпал в дали какой-то сизой,

я улетал, и было так легко…

Потом друзья сопровождали книзу,

до низа было очень далеко.

Они меня движением спасали,

я – в середине, нес пустой рюкзак,

веревку видел, слышал голоса их,

но словно за стеной,

и шел за шагом шаг.

Как долог спуск. Но не было короче,

и только вниз, скорее вниз, скорей.

Себе сказал, что думать – о хорошем,

и стал о маме думать о своей.

Представил худенькую слабую старушку,

она тогда была еще жива,

и с нею деревенскую горушку,

где ровная зеленая трава.

Лицо ее далекое представил,

в морщинках все, забыть его нельзя…

Чу! Голоса-то ближе стали!

Друзья! Вы рядом! Милые друзья!

… О, чудо! Травка! Не во сне! Живая!

У кромки скал – подтаявший снежок.

И вот я сам и примус разжигаю…

Спасибо, мама, мой большой дружок.

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Ты возвращаешься с победой.

Рюкзак в цветущий луг свали

и ручейку-дружку поведай

про приключения свои.

Про то, как вихрем снег крутился,

и смерть за вами следом шла,

как лучший друг по льду катился,

и как веревка руки жгла.

Ты высотой был в сердце ранен,

но все, что было, все не зря:

Там, наверху, на острой грани

сияет золотом заря.

Тебе сейчас спешить не надо,

отдайся светлым мыслям весь

и, словно высшую награду,

возьми в ладони эдельвейс.

* * *

Я книгу вершин пролистал.

Там лучики счастья сгорали,

и солнце, на цыпочки встав,

с утра целовалось с горами.

Там ветер по гребню скакал

на пушечный гром камнепада,

и речка бесилась у скал,

удрав из ледового ада.

Спускаюсь, свободой дыша,

с горами глазами ласкаясь.

И юная реет душа,

обычной земли не касаясь.

* * *

Я в горы из нашего домика вышел,

молоденький тополь верхушкой качал,

и дождик по старенькой, тесаной крыше

разлуки мелодию вслед простучал.

Идем посреди ледников нелюдимых,

и небо все ближе, здесь к Богу подъем.

Уходим все дальше от наших любимых

и через вершины к любимым идем.

Карнизами, скалами – выше и выше!

Раздвинулись горы! Замри и гляди!

А домик, с порога которого вышел –

все теплится маленькой крошкой в груди.

А ГОРЫ СТОЯТ

И снятся, и снятся нам белые горы,

и тайны далекие в дымке таят.

И вот, наконец, покидаем мы город

и к ним приезжаем. А горы стоят.

Мы их высотою себя окрыляем

и лезем, и терпим, хрипя и сипя,

но только не горы в бою покоряем,

а с помощью их покоряем себя.

Мы крючья на жуткой стене забиваем,

и кажется: мы их сильнее в сто крат.

Но вскоре внизу рюкзаки собираем

и уезжаем. А горы стоят.

ДВА ОЗЕРА

Среди белых вершин изумрудное озеро было.

Я с разбегу в него и мгновенно обжегся водой.

Все мое существо так отчаянно взвыло,

что назад – как ошпаренный и молодой.

У подножья другое меня ожидало,

не сверкало, зато обнимало тепло.

И я плавал, и детство во мне оживало,

а казалось, как будто давно утекло.

Но когда мы покинули трудные горы

изо льдов и снегов, и холодных камней

и приехали в теплый асфальтовый город,

лишь высокое озеро грезилось мне.

У КАТУНИ

И до меня на теченье глядели

в час окрыленный, раздумчивый час.

Как далеко над волнами летели?

Дальнего отклика ждали от нас?

Всплески, и всхлипы, и всхрапы теченья –

вечный, безумный, безудержный бег!

И не хочу, не ищу утешенья,

как ни короток дарованный век.

Мне ли тайга откликается глухо?

Мне ли Белуха светла в вышине?

Или мерещится озеро духов?

Мне ли? Конечно, конечно, и мне.

* * *

Н. Качиной

Иду, счастливый, про себя толкую,

в горах легко мечтания творить.

Великий Бог! За красоту такую

я буду век тебя благодарить.

За ветерок, что память навевает,

и за друзей, с которыми легко.

А где-то там цветочки поливает

моя жена далеко-далеко.

На ней сегодня легкая одежда,

и рядом нет ни снега, ни камней,

но есть цветы, и есть ее надежда,

и мысли, словно ласточки, ко мне.

Не надо ей ни денег, ни машины,

скорей бы только времечко прошло.

Ну почему нельзя мне без вершины?

И без нее на свете хорошо.

СОН

Обложили свинцовые тучи,

беспросветная серая мгла.

А вершина все круче и круче,

где