Часы над головой пропищали новый час. Восемь. Пора уходить. В редакции, кроме выпускающих, никого не осталось – демонстрировать свою занятость больше не имеет смысла. Я выключила компьютер, сунула в сумку диктофон и тут поняла, что задержалась вовсе не из-за Главного. Домой идти страшно не хочется – вот в чем дело. Новое что-то, раньше со мной такого не было. Я попыталась разобраться в своих ощущениях: должна же быть для этого какая-то причина – и не смогла понять.

Мне страшно, мне просто страшно возвращаться домой, а причина в том, что…

Не стоит думать ни о каких причинах, и отсрочить возвращение домой совсем не сложно: можно прогуляться по городу или пойти в кино.

Улица совсем не остыла, хоть был уже вечер. В ночном кинотеатре сеанс начинается в девять – если поторопиться, как раз поспею к началу. Почему же мне все-таки не хочется домой?

В баре, в кинотеатре, купила минералки, выпила таблетку пенталгина, привалилась к спинке кресла, закрыла глаза – фильм уже начинался. Боль бьет в затылок и никак не хочет уняться. Запищал мобильник – нет, это не у меня, это там, на экране. Какая знакомая, однако, мелодия. Может быть, я уже смотрела этот фильм? Сквозь закрытые веки мелькают экранные тени. А трубку все не берут. Нет сил подняться – бессонная ночь… Ребенок плачет и плачет, не может уняться, как боль в затылке. Сколько можно не спать? Жаром дышит бессонная ночь. Телефон, плач ребенка, отблеск пламени в окне дома напротив, бутылочка с оплавленной соской крутится, крутится волчком… Вот оно что, пожар! Почему я опять увидела эту картину? Она мне уже не нужна, пережита, написана.

Статья называлась «Огненная западня» и произвела на публику двойственное впечатление. Одни обвиняли меня в кощунстве, в пугающей материализации деталей (бутылочка-то главным образом и добила), в связи с дьяволом (определенные вещи я и знать не должна была). Других статья привела в восторг именно из-за того, из-за чего не понравилась первым. Коллеги-журналисты мне страшно завидовали, хоть и пытались не показывать виду, тогда и приклеилось ко мне мое прозвище Мисс Сенсация – насмешливо-подхалимское. Это было четыре года назад, с тех пор и пошла в гору моя карьера, в головокружительно крутую гору. Все сенсации были мои, я всегда успевала подоспеть раньше своих коллег, а зачастую и раньше служб спасения. Никому никогда и в голову не могло прийти, что я просто вижу картины.

Вот и сегодня, в три часа дня… Нет, с сегодняшним днем что-то не то. Обычно все происходит не так, картина, которую я вижу, лично меня не касается – это чужая беда. А сегодня… Все время вспоминается Одесса…

Депрессия, обыкновенная депрессия от усталости и жары. В самом деле, не подумать ли об отпуске?

А фильм, оказывается, кончился, я все проворонила, пора уходить, пора возвращаться домой.

Темная, темная ночь, но прохладней не стало. Воздух тяжелый и душный, как моя голова. Опрометчивый поступок – оставить машину на стоянке, теперь неизвестно сколько придется ждать троллейбуса.

Нисколько не пришлось ждать! Вот он, мой троллейбус, выворачивает из-за угла. Почти пустой – по вечернему времени, возможно, последний.

Барабанной дробью стучит боль. Некрасивая пегая кошка ползет, ползет, изображая великую охотницу. Снова наползает картина – прошлая, бесполезная, уже использованная. Я никогда не видела лица убийцы. Всю обстановку, до мелочей, но никогда – убийцу. Сколько прошло за эти годы преступлений в моей голове? Не сосчитать. А впрочем, при желании можно, стоит только перелистать подшивки – почти все они описаны в моих статьях.

Боль барабанит. Наверное, из-за нее я никак не могу увидеть сегодняшнее. Это касается меня, первый раз за все эти годы это касается меня, а я не могу увидеть. В три часа дня… Что произошло сегодня в три часа дня? Преграда стоит и никак сквозь нее не пробиться. И домой ужасно не хочется. Почему я так не хочу возвращаться домой?

Не вижу. Не понимаю. Возникают лишь старые картины, а этой нет. А может быть, именно потому я не вижу, что эта картина – моя?

Боль барабанит, как дождик по зонтику. Мокрый асфальт, ноги скользят, скользят, так трудно устоять! Если бы Алеша не поддерживал меня под руку, я бы все же упала. Мокрая дорожка, голова немного кружится. Плечо у Алеши тоже мокрое – на плечо зонтика не хватило. Идем молча, скользим по дорожке, а хочется смеяться, смеяться. Эта мокрая дорожка ведет из скверика в мой двор. Вообще-то двор этот бабушкин, но на все лето он мой. В скверике мы долго сидим, подложив под себя мои конспекты: я все никак не могу решиться пригласить его к себе, а он не решается напроситься в гости. И вот мы идем, а дождь барабанит.

И боль барабанит. Я все поняла! Преступления не было. Было другое: сегодня в три часа дня вернулся Алеша. Он вернулся, а я не хочу домой. Он ждет, давно уже, с трех часов ждет, а я все оттягиваю и оттягиваю свое возвращение. Потому что боюсь начинать все с начала, потому что боюсь оказаться опять там, где я оказалась, – я изменилась, я излечилась, и призраки мне не нужны.

Нет никаких призраков, никого в моей квартире нет, кроме Феликса, голодного, обиженного Феликса. Алеша пропал пять лет назад, с тех пор от него никаких известий, с чего вдруг ему сейчас возвращаться? Кстати, моя остановка, чуть не проехала.

Боже мой, какая духота! А я почему-то представила, что выйду из троллейбуса, а на улице дождь. Ну да, это меня моя мокрая дорожка сбила. Мокрая дорожка, по которой…

Тот человек, которого они зачем-то пытались выдать за Алешу, сидит в тюрьме где-то в Германии. Его приговорили к пожизненному. Да мне нет до него никакого дела! А Алеша… Алешу они, наверное, убили. Жаль, что я тогда не умела видеть картины, знала бы наверняка. Да я и так знаю: он мертв, уже пять лет мертв. Почему же я боюсь возвращаться домой, все замедляю и замедляю шаг… Не присесть ли на этой скамейке?

Сколько я здесь сижу? Наверное, уже давно наступила ночь, пора… Я встала, пошла. Но почему-то не к дому, а к скверику, к тому самому скверику, где мы с Алешей сидели и где теперь вечерами гуляем с Феликсом. Бессознательно как-то пошла и вдруг почувствовала необъяснимый, отчетливый страх. Так бывает во сне, когда точно знаешь, что вот этот самый безобидный на вид человек или самый невинный предмет – воплощение ужаса. Ноги подкашивались от страха и отказывались идти, но я зачем-то все шла и шла. Меня всю трясло, но я шла… Шла – и пришла, и увидела. То ужасное, ради чего я сюда явилась. Оно, ужасное, темное – без всякого сомнения, мертвое – сидело на скамейке. Я наклонилась над ним – Алексей надо мной наклонился, я закричала и бросилась прочь – Алексей побежал за мной. Волчком закрутилась дорожка-бутылочка с обгоревшей соской на конце…

Голова моя ткнулась носом в колени, я сильно вздрогнула и очнулась. Что это было? Картина, которой я так ждала весь день, наконец-то явилась? Нет, это не картина, обычно все происходит по-другому. Что же тогда? Сон? Нет, не сон, я действительно только что была в скверике. Была и видела это.

Я не сходила с места, могу поклясться! Как села на скамейку, так и просидела все время. Что же это было?