Потом Ланг признался, что благодаря кое-каким познаниям в социальной географии города и личным предубеждениям он не долго ломал голову, кто эта девушка: к тому времени, когда им принесли заказ, он твердо решил, что она русская или эстонская проститутка. В эту минуту, как по сигналу, за окном пошел дождь. Ланг нетерпеливо придвинул к себе пиццу, разрезал ее на четыре куска и, прихватив один салфеткой, начал есть. Девушка была не в духе.

— Почему на столе нет соли? — сердито спросила она, глядя перед собой, и добавила: — Даже в самых паршивых забегаловках на столах всегда стоят солонки.

Лангу послышался акцент в ее финском; значит, он был прав, предположив кто она и откуда. Девушка снова потребовала соль, однако на этот раз голос ее прозвучал громко и пронзительно. Ланг не выдержал.

— Да хватит возмущаться, — сказал он, — пицца и так соленая. Неужели вас настолько избаловали в вашем Петербурге, что вы уж и вести себя прилично не можете?

— В каком еще Петербурге? — удивилась девушка. — Сам-то ты откуда, из Хапаранды?

Теперь Ланг прекрасно слышал: никакого акцента в ее речи нет, это у него в ушах шумело от собственной предвзятости. Он решил не обращать на девушку внимания. Недовольный повар принес ей соль, и, пока она солила пиццу, взгляд ее скользнул по пустому кафе и на какую-то долю секунды задержался на Ланге. Потом они сидели, жевали и смотрели в окно: дождь усилился, превратившись в ледяной ливень, и каменная плитка на мостовой заблестела. Лето выдалось тоскливое, зябкое, и, глядя на этих одиноких людей в маленьком кафе, было ясно, что город с самой весны так и не прогрелся. Но вдруг что-то случилось. То ли произошло какое-то невероятное совпадение, то ли у них в крови восстановился уровень сахара, но оба неожиданно расслабились. Как по сигналу, они подняли глаза и посмотрели друг на друга. Лангу показалось, что взгляд девушки стал теплее, и он непроизвольно улыбнулся. А потом они хором сказали:

— У вас на губах томатная паста.

И так же хором смущенно рассмеялись.

— Извините, у меня сегодня неудачный день, — сказала девушка.

— У меня тоже, — ответил Ланг.

— Вы не из Хапаранды, — сказала девушка.

— Нет, — ответил Ланг, — а вы не из Петербурга.

— Нет, — улыбнулась девушка, — и даже ни разу там не была.

— Я тоже, — сказал Ланг, — мой дед и оба брата моей бабушки погибли во время войны. У нас в семье ненавидят Россию. Вернее, я ненависти не испытываю, просто стараюсь соблюдать нейтралитет.

Ланг понял, что слова его прозвучали глупо и чересчур доверительно, и почувствовал, как краска заливает лицо и уши.

— Так откуда вы? — спросил он, чтобы отвлечь ее внимание.

— Ниоткуда, — сказала девушка, — по крайней мере, у меня такое чувство. А вы?

— Отсюда, — ответил Ланг, показав на город за окном.

— Да знаю я, кто вы, — сказала девушка, — вы Ланг, я видела вас по телевизору.

— Ну да, конечно, — вздохнул Ланг и устало потер глаза.

— Не волнуйтесь, — успокоила его девушка, — я вовсе не отношусь к числу ваших поклонниц. Мне кажется, вы слишком часто перебиваете своих гостей. А еще вы сильно потеете, последние пятнадцать минут эфира у вас просто омерзительно блестит лицо.

— Понятно, — сухо произнес Ланг и поглядел на оставшийся кусок пиццы.

— Слушайте, Ланг, угостите меня бокалом вина, — неожиданно предложила девушка.

— Зачем? — спросил Ланг и саркастично добавил: — Боюсь, что скоро у меня начнет блестеть лицо.

— Да не обижайтесь, я же вижу, что вам одиноко. Только понастоящему одинокие люди хамят незнакомцам в ресторанах. И к тому же…

— Что «к тому же»? — спросил Ланг, когда она замолчала, словно не знала, продолжать или нет.

Девушка насмешливо взглянула на него.

— Хорошо бы посмотреть, как вы умеете слушать в жизни, — ответила она.

Когда они вышли на улицу, дождь прекратился, ветер разорвал покров облаков, и несколько блестящих самолетов пересекли темнеющее небо.

— Только хочу вас предупредить, — сказала она, когда они двинулись дальше в поисках подходящего бара, — я не сплю с известными людьми, только с неизвестными.

— Выходит, вы спите неизвестно с кем, — пошутил Ланг.

Девушка сердито взглянула на него и произнесла:

— Я начинаю думать, что на экране вы все же умнее.

— Один ноль в вашу пользу, — сказал Ланг.

Она не обманула его, по крайней мере, первое время все действительно было так, как она сказала: в ту ночь она спала на диване в гостиной Ланга и не разрешила даже поцеловать себя — когда он попытался, она мягко, но решительно отстранила его. Спрашивать, умеет он слушать или нет, Ланг, разумеется, не стал, но в тот вечер она кое-что о себе рассказала: когда она была маленькой, ее семья постоянно переезжала с места на место, из-за этого она часто меняла школы, и везде ей было не по себе. Потом ей исполнилось шестнадцать, они приехали в Гельсингфорс, и спустя два года она окончила школу в пригороде, поступала в театральное училище, однако на последнем туре провалилась, потом училась в университете — психологии и литературе, но через несколько лет бросила занятия. Она рассказала, что впервые услышала имя Ланга на семинаре по современной отечественной литературе: ее однокурсник написал работу о влиянии теории Жана Анри Квелека относительно моделирующего субъекта парадокса двойного бытия на романы Ланга. Именно тогда она поняла: кем-кем, а литературоведом она точно быть не хочет.

Она уже давно сняла лиловый свитер. Под ним был только маленький белый топ, и, когда Ланг встал, чтобы принести с кухни еще одну бутылку вина, он обошел диван сзади: она сидела, чуть согнувшись, и на ее обнаженной спине проступали позвонки, отчетливо различимые в утреннем свете, уже сочившемся в окно. Ланг отошел в сторону, но все еще видел перед собой ее спину. Он сказал, что ему стыдно, что всю свою сознательную жизнь он занимался такими абстрактными и далекими от жизни вещами, как литература и ток-шоу. Она пытливо взглянула на него и серьезно сказала:

— Вы разглядываете меня, как скульптуру. В вас столько эстетства, что вам трудно оставаться человеком.

Ланг так растерялся, что не смог произнести ни слова.

— Мы знакомы уже несколько часов, я сижу на вашем диване и пью ваше вино, но вы даже не спросили, как меня зовут, — сказала она. — Меня зовут Сарита.

— А меня — Кристиан, — довольно глупо ответил Ланг. — Ну да, вы же и так знаете. Друзья называют меня Криде.

— Друзья? — переспросила Сарита. — У вас есть друзья?

Ланг промолчал, не зная, что ответить. Он чувствовал себя неуверенно. Сарита начала рассказывать о своем сыне Миро, которому скоро исполнится шесть лет. На лето Сарита отправила его к бабушке в Вирдоис. Еще она рассказала, что раньше работала редактором в отделе по сбору информации для ток-шоу, но не на том канале, где работал Ланг, а на другом, а теперь она ассистент фотографа, который снимает для модных журналов, и добавила, что вообще-то уже устала и не прочь поспать часок-другой. Ланг хотел спросить ее, почему она променяла интеллектуальную работу редактора на легкомысленный мир моды, хотел спросить, где она живет, кто отец Миро, но вместо этого спросил: