Во снах приходят звери и птицы. Приходят, смотрят и чего-то ждут. На вопросы не отвечают. Странные существа. Иногда по утрам кажется, что вся эта живность умнеет ночь от ночи. В глазах все больше смысла. Вот-вот заговорят. Чем сильнее это ощущение, тем страшнее. Понятно, что в тот момент, когда они осмысленно откроют свои рты, пасти, клювы и жала, случится что-то в высшей степени неприятное и страшное. И пора будет уходить. Молчите, звери. Заклинаю вас, молчите.

Нервно дернувшись, молодой человек открыл глаза и потер затекшую шею: опять, в который раз, уснул, положив голову на стол. Рядом тихо шуршал процессором монтажный компьютер. Значит, режиссер, как обычно, решил не дожидаться пробуждения великого таланта и тихонько отвалил домой. Так оно, собственно говоря, всегда бывает.

Молодой человек встал с кресла, потянулся, расправляя ноющие мышцы, пару раз хрустнул костяшками, подергал головой из стороны в сторону – как боксер перед поединком на ринге. Вроде – жить можно.

Снова плюхнувшись в кресло, он оттолкнулся от пола ногами и откатился в другой угол комнаты. Затормозил пятками перед шатким столом с допотопной монтажной парой и слепым монитором. Резким ударом забил в Betacam кассету. Крутанул джог. Надо бы, надо бы уже выбрать дубль, но мозг категорически отказывается включаться. Все. Из розетки выдернули, спать пора. Он лениво потянулся еще раз и почесал предплечье – в том месте, где виднелась часть странной татуировки – толстый ствол какого-то дерева и ноги человека, висящие в воздухе, над землей. Еще раз оттолкнувшись пятками от пола, он проехал на кресле метра три, пружинисто вскочил и открыт дверь.

Он вышел в пустой, круглые сутки освещаемый холодным светом редких ламп останкинский коридор без окон и, прыгая то на левой, то на правой ноге, двинулся в сторону туалета. Прыжки отдавались неприятным грохотом, но никому помешать в этот час он не мог.

Вот скрипит грязная белая дверь, рука привычно нашаривает где-то на уровне пояса черный рычажок выключателя. Болезненно вспыхивает свет.

Молодой человек открывает холодный кран с отломанной пластмассовой звездочкой и долго плещет себе на лицо воду, набирая ее в ладони, сложенные лодочкой. Вода пахнет старыми трубами и хлоркой.

Он поднимает голову и смотрит на свое отражение в зеркале: глаза еще не проснулись и не приобрели привычный голубовато-стальной оттенок, они пока вообще лишены цвета; волосы на лбу слиплись, падают неряшливыми мокрыми прядями, по небритым щекам стекает вода. Молодой человек трясет головой, как мокрая собака, и быстро выбегает из туалета. Он больше не прыгает.

Надо еще раз, на относительно чистую голову, посмотреть все, что смонтировано за ночь, сохранить готовый проект на новой секвенции, оставить монтажеру записку – к его приходу вечером фильм надо доклеить. Работы, на самом деле, осталось совсем немного, и почти вся – техническая. Просчеты-обсчеты. Только выбрать проклятый дубль.

Он запер дверь на два оборота, небрежно бросил на плечо сумку и пошел к выходу. Телецентр начинал просыпаться: по лестницам брели зевающие редакторы утренних новостей, в курилках, нахохлившись мокрыми воробьями, расселись водители, в кафе у центрального подъезда выстроилась ранняя очередь любителей коричневой бурды с резким запахом по сто пятьдесят рублей за маленькую чашечку. Еще немного, и парковка перед зданием превратится в настоящий Вавилон, надо валить, да.

Щурясь на утреннее солнце, молодой человек подошел к грязному внедорожнику и пискнул брелоком сигнализации. Мотор, чихнув пару раз, неохотно заработал. Ехать с работы домой рано утром – невероятно позитивное занятие, думал он, выруливая на Академика Королева. Все в пробках, все в город, и только ты один – самый умный – в обратную сторону. Надо только вырваться на оперативный простор, оставить позади себя вонючий, покрытый сизым туманом МКАД, и – дальше-дальше-дальше. Каких-то пятнадцать минут, и вот он – дом, милый дом.

Не отрываясь от дороги, он пошарил правой рукой в бардачке – где-то там солнцезащитные очки. Тяжело без них – когда болят утром от компьютера глаза, когда единственное желание – закрыть их покрепче, провалиться куда-то глубоко и спать, спать без снов.

Он поправил зеркальце и придирчиво осмотрел себя: а что, нормально. Кто сейчас скажет, что еще пятнадцать лет назад он сидел на лавке во дворе типовых пятиэтажек вместе с такими же, как и он сам, малолетними идиотами, наливался дешевым пивом и прикидывал, чем займется после армии, когда вернется в этот трижды проклятый город на краю земли. Он помнил, как внезапно пришло решение, как всего за час он собрал старенький брезентовый рюкзак, упаковав туда все свое нехитрое имущество: кассетный плеер с черными наушниками, перемотанными синей изолентой, вытертые до белых ниток на коленках и заднице настоящие американские «ливайсы», оставшиеся по наследству от старшего брата-моряка, толстый вязаный свитер, подаренный мамой на день рождения, да несколько пар белья. Вот и все. Даже бритвы не было, а зубную щетку он не взял – постеснялся. Щетку он не менял уже полгода, и она была похожа на дохлого измочаленного ежа. Сверху, под клапан, он бросил тетрадку на сорок восемь листов с мятой пружинкой (он записывал туда какие-то мысли, казавшиеся тогда невероятно важными) и томик Хемингуэя, украденный из школьной библиотеки.

Через ночной городок к вокзалу он шел пешком, широкими шагами, прыгая через лужи, в которых отражалась редкая щербатая луна, насвистывая какой-то мотивчик, придуманный прямо тут, на ходу.

Ближайший поезд уходил в сторону Москвы лишь утром, и карманных денег с трудом хватило на самый дешевый билет. Остались сущие копейки: на пачку сигарет и короткую телеграмму маме: «Уехал Москву тчк позвоню тчк не сердись». Он думал над этим текстом долго, до тех пор, пока хриплый репродуктор на столбе не объявил прибытие поезда.

Как жалко, что мама уже умерла. Как жалко, что брат сошел где-то с борта своего сейнера и исчез навсегда. Сегодня он мог бы с полной уверенностью сказать им, что тогда совершил единственный верный в своей жизни поступок. Что сейчас он едет на своей машине (пятьдесят тысяч евро) в свою новую квартиру (триста тысяч долларов) в новом престижном жилом комплексе. Стоимость его одежды сопоставима с годовой зарплатой провинциального учителя, а про очки (Allesan-dro del Aqua) и часы (Washeron Konstantin) лучше и не вспоминать, чтобы не вызывать приступа классовой ненависти. Он приехал в Москву и взял ее штурмом: стажер в районной газетке без гроша в кармане и крыши над головой, ночные подработки на радио, а потом – потом понеслось. Какая-то добрая рука, будто спустившись с небес, вела его по жизни ровно и прямо. Ровно и прямо.

Сегодня он немного отдохнет, вечером – поиграет с дочкой и расскажет ей сказку. Сонную отнесет на руках в постель, поцелует еще раз в лобик, поправит волосы и включит ночник. Потом посидит на кухне с женой и вернется на работу. Ночь монтажа, завтра – озвучка, ОТК, приемка канала и уже в воскресенье – эфир. Ничего эпохального, но очень крепкий фильм-расследование. Хорошая, качественная работа. Такой вполне можно гордиться.