Он нервно дергает ногой, собираясь нажать на педаль газа, но там впереди пост, и даже владельцы дорогущих внедорожников оттормаживаются. Мать же вашу, шепчет человек, и нога его подрагивает. Ну, поехали же уже! Пробка не слушается, пробка становится все плотнее, окружает слева и справа, сзади и спереди. Снизу – раскаленный утренним солнцем асфальт, сверху – серое от смога небо; через плотную серость, которая с минуты на минуту обретет уже и плоть, робко прорываются белые с голубым московские облака, навевающие бесконечную тоску, кричащие о суициде. Некуда деваться, некуда бежать, да и нет ни одной причины, достаточно веской, чтобы пытаться. Человек просто хочет домой, очень хочет домой, туда, где жена, дочка, где через чистый трехслойный стеклопакет небо не кажется таким низким, где все время гремит канонада – рядом стрельбище инкассаторов. Он шепчет одними губами простую, каждый раз заново придуманную молитву: Господи мой, Боже мой, можно я доеду? Если ты, конечно, ничего не имеешь против, ладно? Договорились? Можешь просить за это взамен что-нибудь соразмерное – в любое удобное для тебя время. Мы же договорились, а, Бог?

И сегодня его молитва услышана. Грязная «шестерка» впереди газует, выпуская в окружающую плотную серость еще один столбик серого. Впереди нервно мигает (издевается, сука) трехглазый светофор. Но он уже едет. Немного осталось, спасибо тебе, Господи.

По улице идет человек. Совершенно такой обычный человек, ничем особо из толпы не выделяется. Лет тридцать на вид. Или больше. Или меньше, если предположить, что человек истаскался, поизносился. Такое тоже бывает. Ранний живот, ранняя лысина. Уньшый взгляд. Таким в метро не улыбаются посторонние красивые девушки, таких не приглашают третьим жаждущие джентльмены в переходах.

Человек неожиданно легко запрыгивает в автобус. По его виду не скажешь, что он вообще способен прыгать. Размякшее тело, оказывается, может пружинить. Человек покупает билет и едет куда-то. Где-то там, в промерзшем до самого последнего миллиметра культурном слое, на грязной мартовской улице города он выйдет из автобуса. Ссутулится, как бы стесняясь своего недавнего пружинистого прыжка. Подволакивая ноги, разбегаясь перед короткими, до черноты накатанными языками льда на тротуаре, двинется в самую глубокую глубину типовых дворов. Повернет за угол, сплюнет в снег. Спустится по узкой лестнице в подвал, толкнет стальную дверь с блестящей от десятков тысяч прикосновений ручкой. Войдет в пропахший мужским потом вестибюль, откроет одну за другой три двери, чтобы оказаться в раздевалке. Маленьким ключом отомкнет створку железной дверцы, закрывающей личный ящичек. Неторопливо разденется, обнаружив под бесформенной одеждой неожиданно мускулистое тело. Живот никуда не исчезнет – иллюзионисты сегодня заняты. А вот все остальное – очень даже ничего, атлетическое такое. Аккуратно разложит все снятое с себя в ящичке, натянет линялые застиранные боксерские трусы, майку, когда-то бывшую черной, потертые мягкие кроссовки. Войдет в тренажерный зал.

Здесь он проведет два часа.

Он будет

кричать

ухать

крякать

иногда выть и шипеть

Он будет страшно и неистово мучить себя, вымещая на железе какую-то вековую необоснованную злобу.

Потом он примет душ, зайдет в сауну, залезет на самую верхнюю полку, растянется на огромном полотенце лицом вниз. Будет лежать. Будет тяжело дышать. Когда покраснеет безобразный шрам – от паха до соска – он пружинисто спрыгнет с полки и с разбегу, выставив вперед руки, нырнет в пахнущий дезинфекцией небольшой бассейн. Всплывет на поверхность трупом и останется лежать на воде. Со временем его отпустит.

Сергей Рыбин – глава крупнейшего в стране концерна «Ювелирная империя» – отказался разговаривать с простыми сыщиками, заявив, что приедет к генералу Ухову в МУР лично. В любое удобное для него время. Нельзя сказать, что Ухов обрадовался, но понять коммерсанта, входившего в золотую сотню русского «Форбс», пережившего уже несколько десятков покушений, он вполне мог. Встречу назначили на Петровке. Рыбин приехал минута в минуту.

Одутловатый, невысокого роста, с маленькими, слишком близко посаженными глазами, он производил на собеседника неприятное впечатление. Даже тогда, когда Рыбин улыбался, лицо его сохраняло откровенно угрожающее выражение – как у дикого кабана, изготовившегося атаковать. Сегодня он очень старался казаться любезным – разговор с начальником МУРа не сулил ему ничего хорошего. Понятно, что он покалишь в статусе свидетеля, но понятно и то, что стреляли вовсе не в трамвай, а в него, – он вышел из машины ровно в ту секунду, когда красно-желтая громадина прогрохотала мимо, закрыв миллиардера своим железным телом от длинной автоматной очереди. Служба безопасности «Империи» прохлопала момент – на пленках камер наблюдения оперативники – как ни искали – не смогли найти момент, когда напротив здания появился самострельный корейский внедорожник. Больше всего на свете теперь Рыбин не хотел отвечать на вопрос: кто мог бы желать ему смерти? Если всерьез озадачиться составлением такого списка, то ему придется, пожалуй, бросить все и погрузиться в раздумья и писательство на пару лет. Начав свой бизнес с первого разрешенного в стране кооператива, он создал самую настоящую империю – это слово появилось в названии корпорации не просто так. У Рыбина были рудники, заводы, художественные мастерские и торговая розничная сеть, охватившая за последние годы всю страну. На корпоративных вечерниках он любил говорить: «Каждая вторая свадьба в этой стране происходит благодаря мне – чтобы пойти в загс, каждый второй мужчина идет в мой ювелирный магазин и покупает мои кольца». А есть ведь еще и откровенная роскошь, и есть промышленность, которой тоже требуются драгоценные металлы…

Рыбин думал, ощущая все нарастающий дискомфорт. Генерал молчал, разглядывая собеседника. Он прекрасно знал, что никакой пользы сегодняшняя встреча не принесет, ничего путного Рыбин не скажет. Но Ухову очень хотелось нащупать слабину в защите этого миллиардера: понятно, что у него тысячи врагов. Но есть только один, тот, кого «золотых дел мастер» боится больше всего на свете. Тот, о ком думает каждый вечер, пытаясь заснуть. Если удастся зацепить, если удастся…

Рыбин первым нарушил молчание:

– Юрий Карпович, я уверен, так сказать, что вы сможете их найти! – Он выстрелил этой заранее заготовленной фразой и, казалось, выдохся.

Ухов улыбнулся. Теперь он смотрел на своего собеседника уже с иронией. Кто он такой? Предположим, его костюм, сорочка и галстук – все от Stefano Ricci – стоят вместе тысяч семьдесят евро. Ботинки еще тысяч пять. Часы и бесконечные бирюльки – еще тысяч на сто. Под окнами стоит его «бентли» – что называется, special edition, броня класса «А», натренированные гоблины-охранники… А ведь цена ему – на самом деле – тысяч десять в засаленных бумажках. За эту весьма скромную сумму какой-нибудь бывший биатлонист с крыши соседней высотки всадит ему пулю в левый глаз, как белке, чтобы не портить шкурку, и уйдет незамеченным. Внезапно генерал ощутил свое невероятное превосходство над этим мешком с золотом.