— Сплю сном младенца, дорогая, — возразила я и попыталась было встать на ноги, но голова отчаянно закружилась, поэтому пришлось снова сесть.

Я и правда задрёмывала во время таких визитов несколько раз за эти три месяца. Сразу как прочитаю стихи у постели умирающего. И это очень странно. Была и ещё одна странность: я чувствовала отчётливое тепло в груди. Я поднесла руку к сердцу и поняла, что тепло исходит не от меня. А от алмаза Тик-так. Наверняка этому было какое-то разумное объяснение. Вот только я никак не могла его найти.

Эзра подковылял к миссис Блэкхорн и выразил свои соболезнования.

Мамаша Снэгсби вместо соболезнований принесла ей счёт за услуги.

— Мои работники явятся забрать тело в течение часа. — Её тон в обращении с новоиспечённой вдовой был прямым и деловитым. — Смерть делает свою работу быстро, миссис Блэкхорн, так что я не советую вам заглядывать под простыню. Запомните своего мужа таким, каким он был при жизни, а бюро «Экономичные похороны от Снэгсби» позаботится об остальном.

Миссис Блэкхорн молча кивнула.

— Он упокоился с миром, — добавил Эзра. — Пусть это послужит вам утешением.

— Я и сама думала, что послужит, да вот… — слабым голосом отозвалась вдова.

Мамаша Снэгсби схватила свой зонтик и поманила нас с Эзрой.

— Идёмте, — сказала она. — Нам тут больше делать нечего.

Снэгсби всегда уходили из дома по воскресеньям ровно в девять часов. К моей великой радости и облегчению. А всё из-за Аделаиды Снэгсби — любимой сестры Эзры. Раз в неделю Эзра с женой облачались в свои лучшие наряды и отбывали навестить Аделаиду — она жила в пансионе в Бейсуотере. Но меня туда никто не приглашал.

Потому что меня как бы не было.

По всей видимости, глупая узколобая старушенция ужасно огорчилась бы, узнав, что её брат удочерил двенадцатилетнюю девочку сомнительного происхождения. Поэтому меня держали в тайне. Оставляли одну со списком домашних дел, которые я должна была переделать, пока Снэгсби уминают за обе щеки торт со сливками и болтают о погоде.

Порой это меня ужасно злило. Но не сегодня. Мамаша Снэгсби всё ещё сердилась на меня за стихи, которые я прочитала Блэкхорнам. С тех пор прошло два дня, и всё это время она со мной почти не разговаривала.

— Мы опаздываем, — сказал Эзра, входя в дом.

Он мастерил свои уценённые гробы в сарае на заднем дворе — там у него была мастерская. Хотя немало времени проводил, кемаря под миндальным деревом.

— Мама Снэгсби в кухне, — сказала я, убирая совок и метлу, чтобы он мог пройти.

Дом Снэгсби был узкий, высокий и полный пыли. Нижний этаж занимало похоронное бюро — зал для прощаний и небольшой кабинет были обставлены красиво и элегантно. Выше располагались жилые комнаты, все как одна унылые, блёклые и скучные (не считая комнаты Гретель).

Эзра глянул в сторону кухни и почесал подбородок.

— Бекон? — спросил он.

Я кивнула:

— Приканчивает третью тарелку.

Мамаша Снэгсби была сама не своя до бекона. Поглощала его в умопомрачительных количествах. Бедная миссис Диккенс (кухарка и домработница) только и делала, что посылала меня к мяснику прикупить фунт-другой.

Старик вздохнул и уселся на стул под портретом Гретель. Её изображения висели во всех комнатах, даже в кухне. На портретах Гретель была разного возраста, от совсем малышки до восемнадцатилетней девушки — потом её отправили в парижский пансион. Мамаша Снэгсби сама рисовала дочку — она была довольно-таки одарённой художницей. На портрете, который висел над лысой головой Эзры, Гретель было лет примерно десять или одиннадцать, она сидела на лошади и выглядела вполне счастливой.

— Это до добра не доведёт, — сказал Эзра. — Столько бекона-то есть.

— Думаю, вам нечего волноваться, дорогой, — заметила я, вытирая руки о ненавистный фартук (мамаша Снэгсби заставляла меня его носить). — Когда я работала горничной у Мидвинтеров, мисс Люси как-то целую зиму питалась одной только репой. — Я улыбнулась Эзре, чтобы подбодрить его. — И ничего плохого с ней не случилось. Ровным счетом ничего. Вот разве только она слегка позеленела. Ах да, ещё, помнится, кожа на лице сделалась совершенно нечувствительной. А так ничего, здоровая была и свежая, как огурчик.

— Эзра, вставай! — громыхнула мамаша Снэгсби, быстрым шагом входя в тесный холл.

Старик так и подскочил — он был до ужаса послушным мужем.

Мамаша Снэгсби вытерла жир с подбородка и уставилась на меня:

— Что это ты тут расселась, юная леди? Пыль из холла сама собой на улицу не выметется.

— Позвольте заметить, что я всё-таки ваша дочь, а потому не подобает заставлять меня без конца чистить, драить и мести дом словно какую-то карликовую золушку. Равно как и открывать дверь гостям, таскать чайники чая и стирать ваше чудовищное бельё.

— А где бы ты была, если бы мы с Эзрой не взяли тебя к себе? — парировала мамаша Снэгсби, натягивая пару светло-зелёных перчаток (под цвет её светло-зелёного платья). — В этом доме бездельникам не место, тут все делают свою работу, даже дочери.

Сколько мамаше Снэгсби было лет, сказать трудно. У неё было очень интересное лицо: дряблая кожа под слоем белой пудры, паутина морщин вокруг сверкающих голубых глаз и рот как куриная гузка. И похожее на рождественский пудинг огромное родимое пятно над верхней губой.

— Но в жизни должно быть место и веселью, — сказала я, снова подхватив совок. — Почему мы никогда не ходим в гости всей семьёй? У вас что, совсем нет друзей? — Тут меня осенила блестящая идея. — Знаю! Мы накроем чудесный стол к чаю и пригласим нескольких девочек моего возраста! Только подумайте, как будет замечательно, когда кто-нибудь переступит порог этого дома не за тем, чтобы взглянуть на покойника!

— И думать забудь, — отрезала мамаша Снэгсби. — Но если ты заскучала в одиночестве, юная леди, когда закончишь с уборкой, можешь отправиться в библиотеку и подобрать несколько подобающе серьёзных стихотворений для следующего раза. И больше чтоб никаких стишков твоего собственного сочинения. Это неприлично.

Эзра надел кепи и взялся за ручку двери.

— Ходи только по людным улицам, Айви, — как всегда, напутствовал он меня. — Не вздумай срезать путь через тёмные закоулки, слышишь?

— Да, дорогой, — вздохнула я.