— Вы не назовете мне свое имя? Миссис Грей приятно будет узнать, что вы о ней спрашивали.

Одна из черных перчаток взлетела к голове женщины.

— Я и забыла, что вы меня не знаете. Прямо набросилась на вас. Не надо мне было этого делать, но, увидев вас, я уже не смогла удержаться. Я всегда любила миссис Грей, и весь этот год мучилась, гадая, как она там и что с ребенком. С ним ведь все в порядке, да?

Хилари покачала головой. Бедная Марион! И бедный ребенок, который родился мертвым.

— Нет, она его потеряла. Все произошло слишком рано, и она его потеряла.

Черные перчатки снова вцепились друг в друга.

— Я не знала. Мне не у кого было спросить.

— Вы так и не сказали мне своего имени.

— Нет, — подтвердила женщина, коротко и резко вдохнув. — Он вот-вот вернется. О мисс! А мистер Джеффри? Скажите, нет ли каких-нибудь известий?

— С ним все в порядке, — сказала Хилари. — Он снова пишет. Иногда ему разрешают. Она ездила к нему сегодня. Расскажет мне, когда я вернусь.

Говоря это, она уже не видела женщину и даже не помнила о ее существовании. Ее глаза опустели, а в сердце вернулась такая боль, что там просто не осталось места ни для чего другого. Джеф в тюрьме — пожизненно. И Марион — на очередном из этих жутких свиданий, которые отнимали у нее последние капли силы и мужества. Она не могла этого вынести. Джеф, из которого жизнь когда-то била ключом, и Марион, которая так любила его и вынуждена была теперь жить в мире, поверившем, что он убийца, и убравшем его с дороги зла единственным доступным ему способом. И что толку говорить теперь: «Я не могу этого вынести», если так есть и так будет и придется выносить это, нравится тебе это или нет?

В коридоре показался мужчина и, подойдя к купе, открыл дверь. Хилари встала, и он посторонился, пропуская ее. Она отошла к самому тамбуру и остановилась у окна, глядя, как мимо проносятся окутанные туманом поля, изгороди и деревья.

— Ты выглядишь страшно уставшей, — сказала Хилари.

— Разве? — безучастно отозвалась Марион Грей.

— Да. Уставшей и замерзшей. А бульон хороший — правда хороший. Прямо как желе был, пока я его не разогрела. Но, если ты его сейчас же не съешь, он остынет снова, а нет ничего ужаснее, чем остывший суп, — мягко уговаривала Хилари.

Марион поежилась, сделала несколько глотков и выронила ложку. Казалось, она на миг оторвалась от своих мыслей и тут же погрузилась в них снова. Придя с улицы, она даже не разделась и так и сидела сейчас в коричневом твидовом пальто из своего приданого и коричневом шерстяном берете, который связала для нее тетя Эмелин. Пальто уже изрядно потерлось, но все, что носила Марион, казалось изящным на ее длинном и грациозном теле. Она была очень, далее слишком худой, но, останься у нее одни только кости, она все равно выглядела бы грациозной. Даже при том что ее темные волосы вымокли от тумана, берет съехал на затылок, а в серых глазах застыло выражение тоски и усталости, в ней ощущалась исключительность, которая и подчеркивает красоту, и переживает ее.

— Доешь, дорогая, — попросила Хилари.

Марион съела еще немного супу. Он согрел ее. Она доела его и откинулась на стуле. Хилари — добрая девочка. Добрая. Развела для нее огонь, подогрела суп и приготовила омлет. Пришлось съесть и его — потому, что нужно есть, и еще, чтобы не огорчать Хилари.

— Вода уже согрелась, дорогая, так что, если хочешь, можешь принять по-настоящему горячую ванну и отправляться прямо в постель.

— Сейчас, — отозвалась Марион, устраиваясь в обитом ситцем глубоком кресле и глядя на ровный огонь камина.

Хилари убирала посуду, курсируя между гостиной и маленькой кухней. Яркие ситцевые занавески на окнах были задернуты. На каминной полке выстроились в ряд фарфоровые птицы — синяя, зеленая, желтая и коричневая. И еще розовая, с очень острым клювом, которую Джеф прозвал Софи. Впрочем, имя было у каждой. Когда Джеф покупал какую-то вещь, ему обязательно нужно было немедленно придумать ей имя. Его последнюю машину звали Сэмюель, а птиц — Октавий, Леонора, Эменгард, Софи и Эразм.

Хилари вернулась из кухни с подносом.

— Выпьешь чаю сейчас или принести тебе попозже в постель?

Марион очнулась.

— Позже. Но я совсем тебе не помогаю.

У Хилари вырвался вздох облегчения. Это означало, что Марион начала приходить в себя. Когда она молча сидела, оцепенев от горя и боли, достучаться до нее было практически невозможно. Оставалось только осторожно ходить вокруг нее на цыпочках, по возможности согревать, кормить и любить от всего сердца. Оживая, она начинала разговаривать, и это помогало ей скорее прийти в себя. От радости к Хилари вернулся румянец, а глаза снова заблестели. У нее было одно из тех лиц, которые ежеминутно меняют свое выражение. Только что она казалась бледным неказистым заморышем с невыразительными чертами лица и несчастными глазами брошенного ребенка, который изо всех сил старается казаться сильным и храбрым, и вот уже расцвела, в мгновение ока вернув себе румянец и очарование.

— Но я люблю хозяйничать, ты же знаешь.

Марион улыбнулась.

— Ну, и чем ты сегодня занималась? Удалось навестить тетю Эмелин?

— Нет. То есть я хотела, но так до нее и не добралась. Я такая дурочка, дорогая. Села не на тот поезд, а он оказался экспрессом, и первая остановка была уже только в Ледлингтоне, и, когда я наконец оттуда выбралась, было уже столько времени, что я не решилась ехать в Уинсли-Гроув, боясь, что не успею тогда вернуться домой раньше тебя.

— Хорошая девочка, — рассеянно проговорила Марион и добавила: — Тетя Эмелин будет волноваться.

— Я ей уже позвонила.

Хилари опустилась на коврик перед камином и обхватила руками колени. Ее короткие каштановые волосы обрамляли голову буйством крохотных завитушек. Она была очень подвижной и ребячливой. Ее обнявшие колени руки были маленькими, сильными и ловкими. У нее были очень красные губы — чуть изогнутая верхняя и полная нижняя, смуглая кожа, совсем детский нос и удивительно ясные глаза неопределенного цвета. Когда она волновалась, радовалась или сердилась, ее чистую смуглую кожу стремительно заливала яркая алая краска. У нее был приятный голос и изящный профиль. В общем, она была очаровательным ребенком с горячим сердцем и огненным темпераментом. Она голову бы отдала за Марион, а Джеффри любила, как родного брата, которого у нее никогда не было. Сейчас она твердо решила расшевелить Марион.

— С этим поездом вышла целая история. Сначала я думала, что закрылась в одном купе с абсолютно безумной леди, а она — только представь, дорогая, — вдруг взяла и оказалась твоей подругой!

Марион почти улыбнулась, и Хилари воодушевилась еще больше. У нее получалось, действительно получалось! Она постаралась выжать из своего приключения все что можно.