Она стояла и кричала ему вслед, а он бежал, не оборачиваясь, и все никак не мог отделаться от отвратительного приторно-сладкого запаха ее духов. С тех пор этот запах преследует его уже много лет. До рвоты, до головной боли. Эти духи до сих пор «носят» многие женщины, и часто в общественном транспорте он грубо и насильно забивается в ноздри, не давая дышать. В такие дни он ходит больной.

Сегодня запах ему нигде не попался, но он вспомнил голос, слова, безвкусные аляпистые цветы на платье, и духи вернулись сами собой. Его начало подташнивать. Единственное спасение – холодные свежие оттенки пастели и акрила.

Звонок в дверь заставил художника вздрогнуть, но он тут же вспомнил: это, наверное, Ольга, они договорились, что она придет и сделает несколько фотографий новой работы, чтобы Алла Владимировна определилась: будет она ее покупать или нет. Они всегда так делали. Художник рисовал по собственному настроению, а Алла выбирала то, что ей нравится. Нравилось ей не все. Но многое. Во всяком случае, на те деньги, которые он получал за картины от своего единственного покупателя, вполне можно было жить, и помогать матери, и делать недорогие, но приятные подарки своей подруге.

Ольга стояла на пороге, деловая, собранная, подтянутая, серьезная. Явно не расположенная к неспешным беседам и уютному чаепитию. Вот и хорошо. Ему сейчас не до бесед и не до угощений. Впрочем, Ольга никогда не задерживалась в его квартире.

– Привет, ну как дела? – спросила она, открывая сумку и доставая фотоаппарат.

Художник пожал плечами.

– Все нормально, как обычно.

Ольга деловито прошла в комнату, сразу пересекла «жилую» часть и направилась к стоящим вдоль стены картинам, лишь мельком глянув на незаконченную работу на мольберте.

– Я много времени не отниму, мне на встречу надо успеть. Что можно сфотографировать?

– Вот это.

Он показал на две новые работы и смотрел, как Ольга делает снимки с разных ракурсов. Двигалась она быстро, мягко, напоминая дикую кошку. Общий план, средний план, «макро», чтобы можно было увидеть перелив красок в процарапанных линиях.

– А это? – она кивком головы указала на мольберт.

– Это я только начал.

Ольга внимательно смотрела на бледно-голубой со стальным оттенком акрил. Краска еще подсыхала, на ней не было процарапано ни одной линии.

– А что внутри?

– Ну… – Он подошел к столику, заставленному коробками с палочками масляной пастели и бутылками с терпентином.

На второй полочке кучей лежали испачканные краской тряпки, которыми художник вытирал пальцы после растушевки, на третьей, самой нижней, листы с пробами цвета.

Достав самый верхний лист, протянул Ольге.

– Вот такое.

– Замерзнуть можно от таких оттенков, – она едва улыбнулась кончиками губ, покрытых темной помадой. – Я сфотографирую? Вдруг ей понравится?

– Да, конечно, – безразлично ответил художник. – Интересно, как долго еще Алла Владимировна будет покупать мои работы? Я же не идиот, я понимаю, что ценность они имеют только для меня.

– И для нее тоже.

Разговор с Ольгой отвлек его на несколько минут, но теперь она делает фотографии незаконченной работы, и в его голове снова всплывает мерзкий незабываемый голос: «Смотри, куда бежишь! Идиот! Дегенерат! Завтра же вылетишь!..» И запах, от которого мгновенно замутило. Он непроизвольно закрыл глаза и покачнулся. Ольга заметила и встревожилась. От нее ничего не скроешь, черт бы ее взял!

– Что случилось?

– Ничего, голова закружилась.

– Может, нужен врач? Или лекарство? Может, мне в аптеку сбегать? – Она спрашивала спокойно и деловито, никакой паники или даже беспокойства в голосе не слышно.

– Ничего не нужно, уже прошло.

Ольга с сомнением посмотрела на него и направилась к двери.

* * *

Алла Владимировна Томашкевич жила в самом центре Москвы, внутри Бульварного кольца, прорваться через которое по пробкам порой бывало очень непросто, поэтому Каменская выехала из дома заранее, взяв время с большим запасом. Накануне, когда Антон попросил ее встретиться к актрисой, Настя довольно быстро выяснила, что съемка, на которой занята Алла Владимировна, проходит в одном из подмосковных клубов и будет длиться до трех часов ночи. Номер мобильного телефона актрисы ей тоже сказали, и когда Настя дозвонилась до нее, они договорились на двенадцать часов дня: Алле Владимировне нужно время, чтобы выспаться и отдохнуть, поскольку вечером ей опять предстоит съемка с семнадцати часов до середины ночи – так составлен съемочный график.

Как обычно, сработал закон подлости: если время рассчитано впритык – непременно застрянешь в плотном потоке и опоздаешь, а если выезжаешь загодя, с расчетом на пробки, почему-то всюду проезжаешь свободно и прибываешь к месту назначения раньше времени. У Насти образовалось сорок минут до назначенной встречи с Томашкевич, и эти минуты она провела в большом книжном магазине, быстро найдя нужный ей словарь и остальное время с удовольствием листая учебники и справочники по юриспруденции.

Алла Владимировна, очень полная женщина с красивым гладким лицом, в свободном домашнем балахоне и с длинными, только что вымытыми и еще влажными волосами, рассыпанными по плечам, улыбнулась ей приветливо и обаятельно.

– В ум не возьму, зачем я вам понадобилась, – говорила она, провожая Настю в гостиную, обставленную мягкой мебелью с обивкой «прованский цветочек», – я уж все в голове перебрала: может, с кем-то из съемочной группы что-то случилось, или в театре у нас, или в нашем доме? Но вроде никого не убили и не ограбили. А вы правда частный детектив? Или вы все-таки в полиции работаете, а меня обманули, чтобы я вас не боялась?

На первый взгляд, Томашкевич была слишком спокойной и веселой для человека, знающего о том, что совсем недавно кто-то, кого она, вероятно, знает, жестоко отомстил за смерть ее единственного сына. Но ведь она профессиональная актриса… Сыграть может все, что угодно.

На слова Каменской о смерти Михаила Валентиновича Болтенкова актриса отреагировала таким изумлением, что можно было не сомневаться: она слышит об этом впервые.

– Почему вы пришли ко мне с этим? – недоумевающе спросила Томашкевич. – Что я могу вам рассказать об этом человеке? Я о нем ничего не знаю уже много лет.

А вот когда Настя задала первый вопрос о сыне, Алла Владимировна изменилась в лице, от милой обаятельной улыбки не осталось и следа.

– Мне трудно говорить о Женечке, до сих пор трудно. Может быть, можно обойтись без этого? – тихо попросила она, глядя на Настю глазами, полными слез.

Настя мягко настаивала, внимательно вглядываясь в актрису и пытаясь безошибочно считывать ее реакцию. Нет, пожалуй, для нее этот разговор действительно неожиданность. Алла Владимировна вскоре поняла, что отделаться от гостьи уговорами и мольбами не удастся, и начала рассказывать.