– Ах ты господи, какая жалость!

– Вовсе нет. Я рада, что он мертв.

Изумленная Ма решила не углубляться в эту тему, боясь растревожить больную.

– Что же ты делала одна в лесу? Куда шла?

Лидия небрежно пожала узкими плечиками:

– Никуда. Мне хотелось умереть.

– Вот еще выдумала! Такая красавица… С чего тебе умирать-то?

Растроганная до глубины души, Ма натянула на больную одеяло. Трагедия оставила неизгладимую печать на бледном изможденном личике девушки.

– Мы закопали твоего сыночка в лесу.

Лидия закрыла глаза. Значит, мальчик. Вчера в лесу она не бросила даже взгляда на своего ребенка.

– Если хочешь, мы немного задержимся, и ты сходишь на могилку, когда поправишься.

Лидия ожесточенно замотала головой:

– Не хочу!

Слезы снова покатились по ее щекам.

Ма похлопала ее по руке:

– Я-то знаю, как ты страдаешь. Я сама родила семерых да двоих схоронила. Для женщины нет ничего тяжелее…

«Есть, – подумала Лидия. – Есть кое-что и похуже».

– Тебе надо больше спать – похоже, ты простудилась, когда лежала в лесу на мокрой земле. А я рядышком посижу.

Заметив сочувствие Ма, Лидия не улыбнулась, однако взгляд ее смягчился.

– Спасибо.

– Поблагодаришь меня, когда выздоровеешь.

– Я не могу остаться с вами. Мне надо идти…

– Ты же сама сказала – идти тебе некуда. Так почему бы не поехать с нами в Техас?

Лидия хотела сказать, что не имеет права жить с порядочными людьми. Если бы они знали… Она устало закрыла глаза и вскоре погрузилась в сон.

Его руки опять жадно шарили по ее телу. Она закричала, но он тут же закрыл ей рот противной липкой ладонью. Другая рука сорвала с нее сорочку и теперь больно сжимала грудь. Казалось, он получал удовольствие, причиняя ей страдания. Она впилась зубами в его ладонь и тут же получила жестокий удар по лицу. Даже в ушах зазвенело.

– Не вздумай кусаться, иначе все расскажу твоей драгоценной мамаше. Ты ведь не хочешь, чтобы она узнала, чем мы здесь занимаемся?

Разумеется, Лидия не хотела. Как она сама это выносила, снова позволяя ему вытворять с собой такое? Он уже оседлал ее и заставил раздвинуть ноги. Пальцы проникли внутрь, причиняя ей нестерпимую боль. Их сменил ненавистный отросток, заполнивший, казалось, все ее существо. Когда она вцепилась ногтями в его лицо, он только рассмеялся и попытался ее поцеловать.

– Не нравится? А ведь я могу еще грубей.

Она с силой оттолкнула его и заплакала:

– Пожалуйста, не надо. Уйди, прошу тебя…

– Успокойся, Лидия. Это только дурной сон.

Негромкий голос вырвал ее из пучины кошмара и вернул в мягкий уют фургона.

Разве можно жить после того, что сделал с ней Клэнси? Больше, чем надругательства, ее терзало то, что она зачала от него ребенка. Теперь ей нет места на этой земле…

Ма Лэнгстон явно придерживалась другого мнения. Прижав Лидию к своей необъятной груди, она начала успокаивать ее:

– Это же только сон. Ты недавно болела, вот тебя и мучают кошмары. Не бойся – пока ты с нами, с тобой ничего не случится.

Постепенно мучительный страх отступил. Клэнси мертв. Лидия сама видела, как из раны на его голове хлестала кровь, заливая уродливое лицо. Больше он до нее не дотронется.

Прерывисто вздохнув, она прижалась к груди своей утешительницы и вскоре уснула. Ма опустила девушку на комковатую подушку, казавшуюся Лидии царским ложем, поскольку последнее время она ночевала на сосновых иглах, в стоге сена, а то и просто привалившись к стволу дерева.

Несчастная погрузилась в спасительное забытье, а Ма сидела рядом, держа ее за руку.

* * *

На следующее утро Лидия проснулась от шума и толчков: фургон двинулся в путь. При каждом повороте гремели кастрюли и сковородки. Поскрипывала кожаная сбруя, а металлические крепления весело позвякивали. Ма правила лошадьми, подкрепляя громкие понукания ударами кнута. Почти таким же тоном она поддерживала оживленный разговор с одним из своих отпрысков. Ее болтовня была поучительной и назидательной.

Лидия переменила положение в постели, слегка повернула голову и увидела белобрысую девчушку, в упор уставившуюся на нее большими любопытными голубыми глазами.

– Ма, она проснулась! – так громко завопила девочка, что Лидия невольно поморщилась.

– А я что говорила! – удовлетворенно откликнулась Ма. Девочка по-прежнему не сводила глаз с Лидии.

– Меня зовут Анабет.

– А меня Лидия, – с трудом отозвалась больная, у которой пересохло во рту.

– Знаю. Ма не велела называть тебя просто девушкой, не то обещала наградить подзатыльником. Есть хочешь?

– Нет. А вот пить хочу.

– Ма говорит, что жажда от лихорадки. У меня одна фляга с водой, а другая с чаем.

– Сначала воды. – Сделав несколько жадных глотков, Лидия устало опустилась на подушку. – А потом, может, и чаю выпью.

Лэнгстоны принимали как должное жизнь во всех ее проявлениях. Лидия же чуть не умерла со стыда, когда Анабет подсунула под нее тазик, а потом, нимало не смущаясь, выплеснула его содержимое на землю.

В полдень, во время остановки, Ма взобралась в фургон и поменяла Лидии пеленку.

– Кажется, кровит уже меньше. Да, как будто все заживает. Но еще несколько дней тебе вставать нельзя.

В этих словах не было ничего грубого, и все же Лидию смутило, что ее так бесцеремонно рассматривают. Странно, что она сохранила чувствительность, несмотря на те условия, в каких провела последние десять лет. Наверное, ей передалась утонченность матери. Им пришлось переехать на ферму Расселов. Лидия знала, что из-за них и ее с матерью стали считать «белой швалью». Стоило им отправиться в город – к счастью, это случалось нечасто, – как вдогонку неслись оскорбительные намеки и ругательства. Слова она не всегда понимала, а вот насмешливый тон запал девочке в душу на всю жизнь.

Иногда Лидии хотелось крикнуть, что они с мамой совсем не такие, как Расселы. Но кто стал бы слушать босоногую оборванку? Ведь внешне она ничем не отличалась от хозяев фермы, поэтому над ней издевались так же, как и над ними.

Лэнгстоны же вели себя совсем иначе. Они не обращали внимания на грязное заштопанное платье Лидии, не презирали ее за то, что она родила ребенка без мужа. Словом, относились к ней с уважением.

Лидия понимала, что не заслуживает уважения, хотя больше всего на свете хотела именно этого. Возможно, годы уйдут на то, чтобы очиститься от позора, которым запятнали ее Расселы, но если, очищаясь, она умрет, значит, достигнет цели.