Наташка, еле сдерживая слезы, кивнула. Бомж, это надо же… Никакой она не бомж, просто прописана до сих пор не в городе, а в Малой Ивани, у матери. Кто ее в городе пропишет, кому она нужна? А это повторенное дважды «поняла?»!

Плакать в палате она не стала. Опять ушла на лестничную площадку запасного выхода. Вслед за ней отправилась, как оказалось, ее новая знакомая, Ираида.

— Вот сволочи, из-за паршивого полиса удавятся, — зло сказала она и опять закурила.

— Почему? — всхлипнула Наташка.

— Да я сама толком не поняла. Вроде бы если страховки медицинской нет, то расходы на содержание и лечение оплачивает больница. Тут парень один так и выписался. Ему сказали: платить по семьсот рублей в день, а то больничный не дадут. Он без оформления работает, больничный все равно не оплатят, но чтобы хозяин не подумал, что он прогуливает, бумажка из больницы нужна. А тебя почему бомжом обозвали? Тоже без соцпакета трудишься?

Наташка смутно представляла себе этот самый соцпакет, но работала она и в супермаркете, и у Маратика в ларьке без отпусков. А отпуск — это же вроде и есть соцпакет? В магазине у нее хоть выходной был, воскресенье. Правда, в понедельник, после ее выходного, грязи приходилось вывозить столько, что воду в ведре она меняла не шесть раз, как обычно, а все пятнадцать. В Маратиковой палатке выходных не было вообще. Так что каждое воскресенье она трижды бегала туда мыть полы. С утра, в обед и перед закрытием, как в обычные рабочие дни. Маратик очень уважал чистоту, утверждал, что если пол вымыт, то без покупки человек не уйдет. Палатка была овощная, и о настоящей чистоте приходилось только мечтать. Хоть пять раз все вымой, а разок пересыпать картошку из мешка в коробку на витрине — и опять грязь, как и не мыла.

А теперь все, отработалась. Директор супермаркета ей еще месяц назад сказала, что если она снова отпросится, то — до свидания, безработных как собак нерезаных, плакать не будем, другую уборщицу найдем. Что же касается ларька, то понятно — если из дома выгнал, то и с работы попрет, если хозяин один и тот же, чего тут непонятного-то? Можно даже и не соваться.

Короче, как ни крути, жизнь не удалась. Ни дома, ни средств к существованию. В смысле ни денег, ни одежды, ни документов, ни работы. Из-за чего же все-таки Маратик взбесился? Если бы она знала, то прощения попросила бы или еще как-нибудь…

— Что молчишь? Или ты безработная? — спросила Ираида.

— Наверное, да. Теперь… — ответила Наташка.

— Что значит: наверное, да? Ты объясни толком, тебя муж из дома выгнал или с работы уволили?

— Это одно и то же. Я у него работаю. Работала. Да и не муж он никакой. Просто вместе жили. Ну, как муж и жена… — непонятно зачем уточнила Наташка.

Дальше Ираида устроила ей настоящий допрос. Иногда их прерывали: на площадку высыпала большая веселая компания медсестер. По самым скромным прикидкам, медперсонала в отделении трудилось неоправданно много, человек двадцать. Куда их столько? На каждого больного по индивидуальной сиделке, что ли? Наташкино недоумение развеяла Ираида: сюда все операционные сестры курить ходят. Можно представить, каково приходится дядьке, который в коридоре напротив двери в импровизированную курилку лежит. Да уж, подумала Наташка, в коридоре лечиться — и так удовольствие сомнительное, а постоянные сквозняки и отрава эта папиросная, то есть сигаретная… Как он тут лечится? Больше травится, чем лечится. А медсестры даже не думают об этом. А еще медики.

Как только стайка накрашенных сестер покидала курилку, Ираида тут же продолжала допрос: какое у Наташки образование? Девять классов? Учиться не любит или за плохое поведение из школы выгнали?

На самом деле — ни то, ни другое. Успевала Наташка по всем предметам лучше всех, на одни пятерки, обладала врожденной грамотностью, то есть правило могла и не вспомнить вовремя, но инстинктивно писала так, как надо. А уж алгебру знала — вернее, понимала — лучше всех в школе. Пожалуй, и лучше самой математички. На вопрос Ираиды, почему не доучилась, Наташка сказала, что деньги зарабатывать нужно было. Сразу было понятно, что врет, но уличать Ираида не стала, просто решила незаметно знания проверить. Опять же было непонятно: если уж в город приехала, почему учиться не поступила? В училище и стипендия, и общежитие. С дипломом-то в любом случае трудоустроиться проще, да и зарплата лучше, чего в уборщицы-то подалась? И опять Наташка ей толком ничего не объяснила, если не считать объяснением маловразумительное «так получилось». Темнит что-то девчонка с синяками, темнит. С другой стороны — только-только рыдать перестала, не надо сейчас ей раны бередить, уточнить и после можно. В спокойной обстановке.

Ираида расспрашивала Наташку не просто так. Она была человеком дела, в институте, где она преподавала, про нее говорили: «пацан сказал — пацан сделал». Вот и сейчас она сказала себе, что девочке нужно как-то помочь. Но так, чтобы это не обернулось подсовыванием рыбы, когда надо подарить удочку и научить ловить. Идея у нее в принципе была. Но предложить Наташке этот вариант Ираида могла, только будучи уверена, что та не воровка, не алкоголичка, не скандалистка, не банальная шлюшка, наконец. Впрочем, что до последнего — это сильно вряд ли, уж очень неказистая девчонка.

На завтрак обе не пошли: Наташке есть доктор не разрешил («а то исследование не получится, поняла?»), а Ираида заявила, что в ее детстве была такая игра — «съедобное-несъедобное». Это когда кидаешь кому-нибудь мячик и кричишь, например: таракан! Если слово обозначало что-то съедобное, то мячик надо было поймать. А если нет — наоборот, оттолкнуть. Так вот, больничное меню — это точно «несъедобное». К тому же ей, Ираиде, надо худеть. Наташка подумала, что Ираида вовсе не потому на завтрак не пошла, а просто за компанию с ней, Наташкой. Она даже чуть не поблагодарила за это Ираиду, но передумала. Как-то неловко это было, все-таки они просто случайные знакомые, а не закадычные подружки. Вряд ли Ираида отказалась бы от завтрака только ради того, чтобы незнакомого человека так поддержать. Наверное, действительно худеть надо. Но Наташке все равно было приятно, что Ираида осталась с ней.

Они продолжали болтать, хотя говорила в основном Ираида. Она то и дело вворачивала в разговор разные словечки из совершенно противоположных областей знаний, то какие-то научные термины, то уголовный жаргон. Некоторые слова Наташка не понимала, пару раз спросила, что они означают, но Ираида не ответила, просто с довольным видом покивала головой и сказала: «Понятно».

Час абсолютно пустого, на первый взгляд, трепа — и Ираида могла с уверенностью сказать: ее собеседница в тюрьме точно не сидела, зато вот «Гамлета» читала. Может, и не в подлиннике, но печальные обстоятельства жизни принца датского ей известны. И русская классика ей известна, и даже в гораздо большем объеме, чем требует школьная программа. Несмотря на весьма приличный для недоучившейся деревенской девочки интеллектуальный уровень, Наташка просто удивляла полным отсутствием жизненного опыта, житейской мудрости. Ну ведь дураку понятно: если мужчина ударил женщину хоть раз, один-единственный, — этот опыт он обязательно повторит. Причем чем дальше — тем менее значимый повод ему для этого понадобится. Просто плохое настроение — чем не повод? Ираида попробовала осторожно внушить эту истину Наташке. Наташка Ираидиных намеков искренне не понимала и все думала, как бы вернуться к своему Маратику, чтобы все было как раньше, как у людей: муж, дом, работа…