– No parlo italiano![3] – с чудовищным акцентом выпалила она и выскочила вон.

И не столько потому, что испугалась его. Скорее, себя. А ведь только маленькой туалетной интрижки ей сейчас и не хватало! Идеальный последний штрих к портрету неудачницы.

Рефлексировать было некогда, и Яна, вооружившись посадочным талоном, пошла к нужному выходу. Впрочем, итальянец, кажется, сдаваться не собирался.

– Эй, синьорина! – донесся до нее знакомый голос, и она ускорила шаг.

До чего же назойливыми бывают эти напичканные тестостероном самцы!

– Стойте! – крикнул он уже по-английски. – Стойте! О, Мадонна, что за женщина…

Последняя итальянская реплика меньше всего напоминала комплимент, скорее ругательство, и от удивления Яна остановилась.

– Если вы немедленно не оставите меня в покое, я позову службу безопасности! – отчеканила она с той же чопорной надменностью, что и полагается языку королевы Елизаветы и мистера Дарси.

– Багаж! – сообщил он, переводя дыхание, и Яна увидела свое портфолио в его руках.

Забыла?! Но… Чем она только думала? Неужели так и улетела бы налегке только потому, что встреча с любвеобильным синьором выбила ее из колеи?

– Спасибо, – виновато буркнула она.

– Тяжелый! – знание английского, судя по всему, не относилось к числу его достоинств. – Помогать? Я могу помогать?

– Нет! – слово вырвалось слишком резко, и, чувствуя вину за поведение старой девы, которой везде мерещатся маньяки, Яна повторила уже мягче: – Нет. Простите, я опаздываю на посадку.

Итальянец поднял руки, демонстрируя невинность своих намерений, и этим окончательно устыдил Яну. Она только открыла рот, чтобы сказать что-то любезное и не выглядеть истеричкой, как объявление по громкой связи избавило ее от этой необходимости.

– Пассажиров рейса F914 просим пройти к выходу 9…

– Извините, – она коротко кивнула и устремилась к стойке, радуясь, что инцидент исчерпан.

По крайней мере, так ей казалось. Однако пройдя полпути по металлической кишке трапа, она зацепилась каблуком о стык и споткнулась. Машинально вцепилась в портфолио, а вот пакет из дьюти-фри вывалился из рук. Яна нагнулась, чтобы поднять его, и с громким стуком одна за другой посыпались из сумочки леденцы. Барбариски, которые она таскала с собой всегда – и от укачивания, и от боли в ушах при взлете… И не так уж жалко было бы их растерять, но она никогда не позволяла себе мусорить. Особенно за границей, где русские туристы уже умудрились подмочить национальную репутацию выходками, достойными дня воздушно-десантных войск. Пусть и мелочами, но Яна всегда старалась реабилитироваться. А тут – трап, самая что ни на есть международная зона, а из сумки валятся леденцы, как золотые дукаты из сказочного осла.

– Господи, да что же это такое! – прокряхтела она, собирая конфеты кверху задом.

Барбариски неумолимо катились вниз по наклонной, и Яне пришлось двигаться следом в унизительной позе.

– Теперь помочь? – раздался у нее над головой голос, в поле зрения появились идеально чистые, будто только из бутика, замшевые мокасины.

Похоже, этот человек по какой-то причине решил собрать всю коллекцию ее мытарств. Будь в его руках камера, на встрече одноклассников Яны он стал бы гостем номер один. Казалось бы: зачем итальянцу идти в ее старую школу? Но ведь летит же он зачем-то в Москву, так отчего бы не добить ее окончательно?

– Нет, спасибо, – пробормотала она.

– Ваше лекарство? – Невзирая на протест, он опустился на корточки и протянул ей несколько барбарисок.

– Русский деликатес, – она выпрямилась, чувствуя, что кровь прилила к щекам от долгого пребывания в наклонной позе.

Волосы растрепались, блузка сбилась, но Яна из последних сил пыталась сохранить достоинство.

– Buon appetito[4], – зачем-то добавила она, пихнув ему горсть оставшихся в сумочке конфет. Ведь не с пола же угощать! А потом, обхватив свои вещи, как пакистанский беженец, зашагала в самолет.

Итальянец не издал ни звука. Наверное, стоял, машинально сжимая несчастные конфеты, и жалел о том, что вообще собрался в Россию.

Судя по всему, провидение вдоволь натешилось с самолюбием Яны, потому что в салоне самолета итальянца она уже не встретила. И очень жаль: за весь полет умудрилась больше ничем себя не дискредитировать. Не пошла даже в туалет, чтобы не искушать судьбу. Бывают дни, когда лучше потерпеть до дома.

Четырех часов Яне сполна хватило, чтобы прокрутить в голове свое поведение и неадекватную реакцию. Закончив с самобичеванием, она пришла к выводу, что тот синьор либо вовсе раздумал лететь этим рейсом, либо путешествует бизнес-классом. Любопытство подстегивало ее заглянуть за шторку, где начинается мир комфорта, но Яна сдержалась. Итальянские каникулы завершились феерично, и стоило позволить им перейти в разряд тех историй, которые обычно рассказывают на девичьих посиделках после третьего коктейля.

Москва окатила непривычной для июня жарой, и, несмотря на номинальное наличие в такси кондиционера, до дома Яна добралась липкой от пота и совершенно обессиленной. От бани ее путешествие отличало только отсутствие купели с прохладной водой и возможности прилечь.

Лифт в очередной раз сломался, и, ввалившись в прихожую, как навьюченный ишак, вместо домашнего радушия Яна получила порцию материнской любви.

– Это ты? – крикнула Алла Романовна из кухни и тут же материализовалась с полотенцем в руках. – Отлично. Я как раз хотела разобрать антресоль.

– Вот именно сейчас?

– А сколько можно откладывать? Невыносимо жить в таком бардаке. Банки на холодильнике уже ставить некуда. Я хотела выбросить кое-что из старого, расставить там все…

– Не проще выбросить банки?

– Ну, конечно. – Мама перекинула полотенце через плечо и скрестила руки на груди с видом «Ну-ка, послушаем, что скажет наш эксперт». – Давай вообще все выбросим. Давай нам некуда будет закатывать варенье, давай и ягоды выбрасывать…

Яна скинула туфли, которые последние пару часов больше напоминали испанский сапожок, чем писк итальянской моды. Пошевелила онемевшими пальцами и устало присела на тумбу. Ей всегда было плевать и на банки, и на сбор урожая, и на варенье. Тем более что смородину она люто ненавидела с детства в любом проявлении. Однако же именно Яне приходилось выполнять роль маминого оруженосца. Соня берегла пальцы для музыки, отец умело задерживался на работе, оставалась младшенькая. Единственное, что, по мнению Аллы Романовны, должно было уставать у переводчика, это язык. Прочие органы откосить от семейной повинности не могли.