Габриэль не сдержал улыбки. Даже в самом лучшем расположении духа Гарри немного томный и несчастный. Виной тому скорее серьезный созерцательный характер, а не физические качества.

Внешне они похожи. У Гарри такие же синие глаза и темные волосы, подбородок и рот. Гарри на дюйм ниже его, но выше большинства.

Разница между ними десять лет. Гарри родился поздно, когда отец и мать уже потеряли надежду… А кроме внешности общего у них мало. Едва научившись читать, Гарри запоем глотал книги. Ни соблазны Лондона, ни женщины, за редким исключением, его не прельщали.

Несмотря на всю рисовку, Габриэль понимал: брат страдает от безумной неразделенной любви. Глядя на него, он вспоминал собственную юность, которой был знаком этот огонь. Он горел в груди и сжигал сердце.

Гарри потянулся за новой стопкой одежды и замер. Нацепил на нос очки.

– Габи, я с ней поговорил прежде чем она ушла из театра.

– Что она сказала?

– Она была мила и ласкова, но… – Он пожал плечами и сардонически усмехнулся. – Она сказала мне, что стала думать обо мне как о брате.

Черт! Проклятье! Габриэль постарался не выдать себя. Эти слова означали гибель. С тем же успехом женщина могла бы сказать: «Идея любви с тобой отвратительна мне как извращение».

Гарри возобновил сборы. Габриэль подошел, оттолкнул руки брата и отложил чемодан в сторону.

– Тогда все кончено. Такое случается. Будут другие девушки.

– Но больше не будет такой красивой, такой неземной, такой…

– Такие же красивые, такие же неземные, такие же родовитые, такие же очаровательные… Поверь, мир – полноводная река женственности, и хитрость не в том, чтобы найти любимую, а в том, чтобы избегнуть всех, кто ищет любви. Ты сын герцога, черт возьми, с немалым состоянием и почти так же красив, как я, а это о чем-то говорит.

Гарри коротко рассмеялся, ободрив этим брата.

– Тем не менее мне нужно на время уехать из города.

– Я приказываю тебе остаться еще на три дня. Иначе ты вечно будешь убегать только потому, что тебя бросила красотка. Это не по-мужски.

– Три дня – это целая вечность! Ведь она здесь…

– Три дня – это всего лишь три дня. Ты пойдешь в клуб и расскажешь эту историю… – Он махнул в сторону открытого чемодана, набитого книгами, в углу гардеробной. – Или любую другую. Завтра ты будешь кататься со мной в парке и улыбаться всем симпатичным дамам. И ты пойдешь на бал-маскарад леди Гамильтон.

– Я не собирался на этот бал, даже если бы Эмилия все еще меня любила.

– Ерунда. Ты собирался туда, чтобы украсть поцелуй на веранде. И теперь ты все равно туда пойдешь.

– Там я увижу ее, а это так больно…

– Да, ты ее увидишь, пригласишь на танец и, как всегда, будешь мило болтать.

Гарри опустился на стул и закрыл глаза.

– Я лучше поеду в деревню.

– Наутро после бала. И можешь похоронить себя там навсегда, написать книгу или творить что угодно, но сначала соберись и покажись в обществе.

Глаз Гарри не открывал, но несколько секунд спустя кивнул. Выглядел он очень молодо, куда моложе своих двадцати двух. Будь Гарри совсем юн, Габриэль поступил бы иначе, мягче. Возможно, даже обнял его, как бывало, когда братишка о чем-то грустил.

Но ведь сейчас он уже не мальчишка… Однако Габриэлю все равно хотелось его приласкать и утешить.

– Я пойду. Думаю, тебе нужно побыть одному. Если захочешь, сегодня вечером приезжай ко мне на ужин. Это все еще твой дом.

– Может, приду. Посмотрим.

– Завтра в пять мы едем кататься верхом. – Габриэль взял шляпу и перчатки.

– Габи, как мило, что ты зашел.

– Для этого и нужны братья. – Он направился к двери, потом остановился. – Послушай. Если тебя переполняют эмоции, не стесняйся дать им волю. Первая неразделенная любовь – это ад.

Два дня спустя, ровно в шесть часов, Аманда закрыла чернильницу и вытерла перо. Аккуратной стопкой сложила на столе черновики, сунула счета в бухгалтерскую книгу, взяла ее под мышку и отправилась искать леди Фарнсуорт.

Та была в своих покоях: сидела за письменным столом и, нахмурившись, что-то писала, похоже, еще одно письмо. Аманда заметила приветствие, адресованное герцогу Веллингтону.

Ее больше не удивляло, что у леди Фарнсуорт много именитых друзей. За те пять месяцев, что Аманда у нее прослужила, некоторые из них даже наносили визиты. Обычно они сидели в гостиной, обсуждая политику и другие мудреные дела. И эти джентльмены относились к идеям хозяйки серьезно.

Иногда Аманда сидела в гостиной вместе с ними. Леди Фарнсуорт говорила, что это для ее образования, и кругозор Аманды действительно сильно расширился. Впрочем, сама она подозревала, что истинная причина ее присутствия заключалась в том, что леди Фарнсуорт требовалась еще одни уши, чтобы слушать разговоры, и еще кто-то способный подтвердить ее воспоминания о сказанном.

– Ах, бухгалтерская книга… Счета в порядке?

– Бакалейщик опять ошибся. Я исправила прямо в счете. Все разночтения отмечены в гроссбухе.

Леди Фарнсуорт взяла книгу и отложила в сторонку. Деньги для торговцев она отдавала Аманде когда хотела, однако, ведя бухгалтерию, Аманда поняла: леди Фарнсуорт никогда предварительно счета не проверяла – верила, что все верно.

И все действительно было верно. Конечно, окажись Аманда нечиста на руку, около пяти шиллингов в неделю она могла бы прикарманивать.

– Миледи, я заметила, что бакалейщик все время так ошибается. Возможно, нам с ним стоит распрощаться.

– Не сомневаюсь, что Хансон просто небрежен.

– Он небрежен в каждом счете и только в свою пользу.

Леди Фарнсуорт посмотрела на свою помощницу.

– Мисс Уэверли, да вы подозрительны.

– Меня настораживают лишь ошибки в его пользу. Будь он просто небрежен, мог хотя бы иногда ошибаться в другую сторону.

– Вы очень милы и внимательны, поэтому ни одному бакалейщику нажиться не удастся.

– Думаю, и ему стоит найти пару острых глаз в помощь.

– Вы правы. У бедняги, возможно, слишком много работы, и он устает.

Какая она добрая и наивная.

– Если я вам больше не нужна, я позволю себе откланяться.

Леди Фарнсуорт положила перо.

– Прежде чем вы уйдете, хочу вас предупредить: завтра вам следует одеться получше. Мы вернемся на Бедфорд-сквер, и вы познакомитесь с патронессой журнала. Она леди высочайшего достоинства. Не хочу, чтобы вы выглядели бедной родственницей.

– Неужели такой леди есть до меня дело? Разве ей обо мне известно?