Соседский энтузиазм меня порядком выматывал. Я уже никогда не буду достаточно худой, молодой или стильной, чтобы влиться в их компанию.

Нам нужны были перемены. Причем серьезные.

Еще один цветок гибискуса сорвался с ветки, на этот раз – прямо ко мне в чашку. Вот оно что! Все очевидно. Как же я раньше не поняла?

Я спасла тонущий в кофе цветок, отбросила его в сторону и достала из кармана спортивных штанов мобильный телефон.

Одним махом я избавлюсь и от уборки гибискуса, и от грозящего нависнуть над нами Шедевра Дизайнерской Мысли от Ирэн. Я никогда больше не буду замирать в надежде услышать, как Клео крадется по комнате. Или натыкаться на старые кошачьи подушки, сваленные под домом. Что касается волчьей ягоды, под которой лежит Клео, то она наконец сможет отдохнуть от должности могильного камня и снова станет обычным садовым кустом.

Записанный на автоответчик голос Филиппа сообщил, что, к сожалению, в данный момент он не может ответить на мой звонок, но если я хочу оставить сообщение после сигнала…

– Мы переезжаем, – сказала я и с чувством выполненного долга нажала отбой.

Дом – как вторая кожа. Ему требуется время, чтобы вырасти

– Кто будет жить в доме с названием «Ширли»? – спросил Филипп, уставившись на медную табличку у парадного входа.

Честное слово, иногда он выводит меня из себя. Наш дом нашел новых владельцев быстрее, чем мы ожидали: у нас оказалось всего четыре недели на переезд. И теперь мой муж привередничает по поводу именной таблички!

– Раньше у многих домов были названия, – парировала я. – Так почему бы не Ширли?

Супруга явно не впечатлили мои слова. Глубоко в душе я чувствовала, что он хочет переехать во что-нибудь белое и современное, похожее на холодильник. А этот дом скорее напоминал помесь викторианского приюта и немецкого замка. Построенный в начале двадцатого века, своими стенами из красного кирпича и черепичной крышей он навевал воспоминания о временах, когда матери собирали сыновей на войну, а секс до брака был под строгим запретом. Если в прошлом Ширли и мог похвастаться красотой, теперь все впечатление портили потрескавшиеся стены и голые окна.

Кирпичная кладка пошла волнами, и серая смесь, призванная удерживать ее на месте, явно не оправдывала возложенных на нее ожиданий. Оранжевая черепица напоминала ряды надкусанных печений; некоторые кусочки уже намеревались сорваться с крыши. Но Филипп прекрасно видел все это и без моей подсказки. Если мы в ближайшее время ничего не найдем, придется снимать жилье, а это новая нервотрепка.

Я думала, что выбрать новый дом будет несложно, но в результате мы уже которую неделю осматривали таунхаусы и квартиры и ездили в районы с новой застройкой. Одни оказались слишком тесными и дорогими, другие поднимались на столько этажей, что риелторам не мешало бы включить в стоимость фуникулер. Мы, конечно, не собирались ужиматься, но и особняк как вариант не рассматривали.

Мне всегда нравился непритязательный район Прааран (местные называли его «Пран»), поэтому я не на шутку обрадовалась, когда заметила Ширли на тихой улице, отходящей от Хай-стрит. Все дома по соседству построили между двумя мировыми войнами, что создавало ощущение удивительного единства, столь редкого в Мельбурне. Большая часть представляла собой двухэтажные особняки из двух квартир. Я сразу обратила внимание на белые заборы из штакетника и необычные сады – было в них что-то, наводящее на мысли об «Алисе в Стране чудес». Благодаря закону об охране исторического наследия строительство многоквартирных домов и современных зданий на улице было запрещено.

В отличие от наших прежних соседей, никто здесь не был чрезмерно озабочен стрижкой газона. Более того, создавалось впечатление, что жильцы соревнуются, у кого лужайка перед домом зарастет сильнее.

Ширли не мог похвастаться роскошным садом. Честно говоря, прямоугольник песчаной почвы рядом с площадкой для машины скорее напоминал пустыню. К дому вела забетонированная дорожка. И только старая яблоня, чей раздвоенный ствол прислонился к веранде, намекала, что когда-то здесь жила семья.

– Давай зайдем внутрь, – предложила я.

Но муж отказывался двигаться с места. Он по-прежнему разглядывал именную табличку, недавно отполированную для тех, кто захочет осмотреть дом.

– Мы можем потом ее снять, – предложила я, беря его за руку.

– Это вряд ли. Кажется, ее зацементировали.

Я потянула Филиппа за собой по деревянной лестнице, чьи ступени порядком одряхлели от многолетнего использования, и провела в прихожую. Высокие потолки. Сквозняки. Пыль танцует в солнечных лучах над пирамидой картонных коробок. Но мне почему-то было здесь хорошо.

– Не слишком презентабельно, – заметил Филипп.

– Не думаю, что можно винить в этом владельцев, – ответила я. – В конце концов, их отсюда выгоняют.

– Интересно, кто здесь спит? – спросил муж, заглядывая в темную комнату, загроможденную спортивным оборудованием и чемоданами. – Маркиз де Сад?

Агент по недвижимости возник в дверях, словно призрак.

– Это хозяйская спальня, сэр, – сердито сказал он, протягивая Филиппу буклет и разворачиваясь на каблуках.

– Да-да, с колесом, дыбой и прекрасным видом на соседскую кирпичную стену, – пробормотал муж.

Половицы пронзительно скрипели под нашими ногами, пока мы, ведомые запахом нафталина, шли через холл в комнату поменьше, где расположился камин. Судя по пятнам на потолке, крыша протекала.

– Похоже на детскую, – сказал Филипп, изучая облезлые обои с плюшевыми мишками.

– Или кабинет, – добавила я, разглядывая яблоню сквозь потрескавшееся розово-зеленое витражное окно.

Мы проскрипели по коридору на кухню и в гостиную; по пустому дому гуляло эхо. Филипп указал на рабочий стол из желтого мрамора с коричневыми пятнами. Довольно необычный предмет мебели. Сорванная с рычага телефонная трубка издавала прерывистые гудки, словно кардиомонитор, фиксирующий угасание пациента.

Хотя хозяева явно пренебрегали уходом за Ширли, я почувствовала в нем что-то родное. Усталый, ширококостный, возможно, с объективными недочетами – у нас было много общего. Казалось, будто перед нами женщина с добрыми и грустными глазами – та, что станет тебе другом до конца твоих дней.

– Если выкрасить стены в теплые цвета и оживить их картинами… Смотри! – воскликнула я, указывая на полностью застекленную стену.

К сожалению, сейчас через нее можно было любоваться только глинистой площадкой и одиноким деревом. Задний двор поражал воображение еще меньше, чем участок перед домом. Искусственный газон протерся до дыр. Засуха не первый год держалась за Мельбурн мертвой хваткой. Я читала в газетах о маленьких детях, которые настолько отвыкли от дождя, что начинали испуганно кричать, когда он изредка стучал по крыше. Использование воды было строго ограничено; казалось, в наш город вернулись пятидесятые. Чистка зубов стала вынужденной мерой. Мылись мы строго по таймеру. Некоторые люди вместо душа мылись из ведра, а потом использовали грязную воду, чтобы поливать сад. Не один наш друг потянул себе спину подобным образом!