— Поговорили с Уинн-Дикси, — машинально повторил папа, поглаживая пса.

— Мы поговорили, и он тоже считает, что раз мне уже десять лет, ты должен рассказать мне о маме. Десять фактов. Всего десять.

Рука пастора замерла, он перестал гладить Уинн-Дикси. Я прямо чувствовала, что он вот-вот втянет свою черепашью голову обратно в панцирь.

— По одному факту на каждый год моей жизни, — сказала я. — Пожалуйста.

Уинн-Дикси посмотрел на пастора и подтолкнул его носом: давай, мол, действуй.

Пастор вздохнул. И сказал — не мне, а Уинн-Дикси:

— Как же я сразу не догадался, что с тобой надо держать ухо востро?

Потом он посмотрел на меня.

— Что ж, Опал, — сказал он. — Садись. Я расскажу тебе десять… фактов. Про маму.

о-первых… — Пастор задумался. Мы сидели на диване, а Уинн-Дикси примостился между нами. Он уже понял, что диван много лучше пола.

— Во-первых, — повторил пастор. Уинн-Дикси посмотрел на него очень внимательно. — Твоя мама была веселая и смешная. Развеселит кого угодно… Во-вторых, у нее были рыжие волосы и веснушки.

— Как у меня, — вставила я.

— Как у тебя, — кивнул пастор.

В-третьих. Она любила сажать и выращивать… все подряд. Талант такой у нее был. Могла посадить в землю колесо и вырастить машину.

Уинн-Дикси принялся грызть лапу, и я потрепала его по голове, чтобы прекратил.

В-четвертых, — продолжил пастор, — она очень быстро бегала. Наперегонки с ней бегать было непросто, как рванет вперед на старте — непременно обгонит.

— Ой, и я тоже так делаю! Дома, ну там, в Уотли, я обогнала Лайма Фуллертона, а он сказал, что это нечестно и девчонки с мальчишками вообще не должны бегать наперегонки. А я засмеялась и сказала, что он просто жалкий неудачник.

Пастор кивнул. И умолк.

— А что в-пятых? — Я решила напомнить о своем существовании.

— В-пятых, она не умела готовить. У нее все подгорало. Даже вода. И консервные банки не открывались. К куску мяса она даже не знала, как подступиться. В-шестых… — Пастор потер пальцем переносицу и посмотрел вверх. Уинн-Дикси тоже перевел взгляд на потолок. — В-шестых, твоя мама любила рассказы и сказки. Могла слушать их с утра до вечера. Просто обожала. Особенно смешные, чтоб посмеяться вдоволь. — Пастор кивнул, точно согласился сам с собой.

— Ну а в-седьмых? — спросила я.

— Давай подумаем… Она знала все ночные созвездия. И все планеты, вплоть до последнего астероида. Знала все их названия и мгновенно находила на небе. И могла смотреть на звезды хоть всю ночь… В-восьмых… — Пастор закрыл глаза. — Ей ужасно не нравилось быть женой пастора. Она жаловалась, что терпеть не может, когда прихожанки разглядывают ее в церкви: в чем одета да как поет. Или судачат о том, как она готовит. Она говорила, что не хочет быть мошкой под микроскопом.

Уинн-Дикси растянулся на диване: нос — на коленях у пастора, хвост — у меня.

— В-десятых, — сказал пастор.

— В-девятых, — поправила я.

— В-девятых. Она пила. Пила пиво. И виски. И вино. Иногда не могла остановиться. И из-за этого мы с твоей мамой сильно ссорились. В-десятых… — Он вздохнул. — В-десятых, она тебя очень любила. Очень.

— Но она меня бросила.

— Нас, — тихо сказал пастор. И я прямо увидела, как он втягивает свою черепашью голову в свой дурацкий черепаший панцирь. — Она собрала свои вещи и ушла. Ничегошеньки не оставила.

— Ладно. — Я встала с дивана. Уинн-Дикси соскочил следом. — Спасибо, что рассказал.

Я отправилась прямиком в свою комнату и записала все, что пастор рассказал про маму, все десять фактов, в том же порядке — чтобы ничего не забыть. А потом я стала читать их Уинн-Дикси. Много раз. Пока не выучила наизусть. Я хотела знать их назубок.

Чтобы — если мама когда-нибудь вернется — я ее сразу узнала, обняла крепко-крепко и уже не отпускала. Никогда.

инн-Дикси ненавидел оставаться один. Обнаружилось это очень быстро. Если мы с пастором уходили и запирали его в трейлере, он разбрасывал по полу диванные подушки и раскатывал весь рулон туалетной бумаги. Тогда мы попробовали, уходя, привязывать его снаружи. Только это тоже не помогало. Уинн-Дикси начинал выть. Он выл и выл, а потом Самюэль, пес миссис Детвеллер, начинал ему подвывать. А именно такие звуки жители нашего трейлерного городка как раз и не любят — ведь тут живут одни взрослые…

— Он просто не хочет быть один, — объяснила я пастору. — Вот и все. Придется брать его с собой. — Я-то прекрасно понимала, что испытывает Уинн-Дикси. У него, наверно, сердце разрывается от одиночества.

Через некоторое время пастор сдался. И мы стали брать Уинн-Дикси с собой. Куда мы — туда и он. Даже в церковь.

Баптистская церковь Распростертых Объятий в городке Наоми на обычную церковь не похожа. Раньше тут помещался придорожный магазин самообслуживания, и стоило переступить порог, на глаза сразу попадался оставшийся от магазина лозунг: «Быстро хватай — плати — отбегай!» Он был выложен красной плиткой прямо на полу, огромными буквами. Получив приход, пастор попытался закрасить буквы, но ничего не вышло, краска на плитке не держалась. И пастор махнул на это рукой.

Еще церковь Распростертых Объятий примечательна тем, что здесь нет скамеек. Люди приносят с собой раскладные и пластиковые садовые стулья, поэтому они похожи не на прихожан, а на пляжников или отдыхающих на природе: вот-вот начнут барбекю делать… Короче, церковь у нас необычная, и я была уверена, что Уинн-Дикси тут никому не помешает.

Однако, когда мы привели пса в церковь в первый раз, пастор привязал его во дворе.

— Зачем же мы тогда его с собой взяли? — спросила я. — Чтобы снова посадить на веревку?

— Собаке в церкви не место, Опал, — твердо ответил пастор. — Это не обсуждается.