ныло, чувствовались все выпитые годы, но он не сдавался, и продолжал бежать. Наконец, забежав за очередной угол, он с силой ударился в спину чёрного плаща, и повалился наземь. Фигура стояла не поворачиваясь.

– Чего вам? Что хотите? – Крикнул мужичок.

Фигура молчала. Нищий попытался резко встать, и ухватился за рукав плаща. Человек в плаще резко отдёрнул руку, да так, что наш бедный мужичок повалился обратно в снег. Фигура быстро зашагала и скрылась в толпе людей. В руке у нищего, от резкого дёрганья рукой господина, осталось две пуговицы от рукава плаща. С досадой посмотрев на них, он с презрением швырнул их в карман, встал, и отправился на милостыню. День прошёл не совсем удачным, но на штоф водки деньги были, да и на перекусить тоже. Аппетит у него, за долгое время, впервые разыгрался, и он с удовольствием уже думал о пироге с тушённой кислой капустой.

«Вот я, как есть, сижу, вижу свою водку – она настоящая. Вот пирог паршивый – тоже настоящий. – Думал он, пытаясь составить какую-то ему только видимую логическую цепочку. – Вот взять этого господина в чёрном: думал, что он сон, видение, моя горячка, пока не влетел в него, как в стену. Можно подумать, допустим, я действительно влетел в стену, и с похмелья не понял что и как. Но рукав, пуговицы, – достал он из кармана две чёрные, как уголь, пуговицы, – но пуговицы-то настоящие. Благо, я забрал их». Налив рюмку, выпив её, закусив пирогом, он подошёл к половому.

– Могу я вопрос?

– Чего вам?

– Что вы видите у меня в руке? – Сказал нищий, и показал две пуговицы.

– Это пуговицы, уважаемый, али не ясно? Напились-с?

Мужичок наш отошёл обратно за свой грязный столик, уселся, наливая ещё водки. «Вот ведь, и люди видят их, стало быть, господин тот настоящий. Но что ему нужно от меня-то?». Этот вопрос мучал его более всего, и он думал, думал, но ничего не мог додумать. «Стало быть, он от меня что-то хочет, но у меня и нет ничего, кроме моей дырявой, как решето, шинельки. Тут что-то другое. – Рассуждал он, опрокидывая рюмку. – Стало быть, если у меня ничего нет, значит, я ему, видимо, должен ещё с прошлой моей жизни. Так, так. Это уже ближе к правде».

Сидя так в полутьме, он начал вспоминать дни давно минувшего прошлого, и перечислять людей по пальцам: «Скобликов, да, помню, пятьсот рублей брал, да потом отдал ему, не деньгами, конечно, лошадью, да он и рад был сам. Так, Пыльев был, полторы тыщи как есть брал, но отдал по продаже дачного домика сразу же. Нет, не он. – И тут вдруг он начал что-то припоминать. – Так, так, а вот Зубоскальскому я таки долг не отдал, да и фигурой он больно уж похож! Высокий, тонкий, одень на него шляпу и плащ – и вот он господин в чёрном! Ай, Андрей Петрович, не гоже, можно было бы и подойти, поговорить». На этом и порешил он, на радостях улыбнулся, и выпил ещё водки. Все мысли его были заняты теперь этим Зубоскальским, и его актёрской игре.

Мысли о семье его, о той жизни его, немного отступили за долгое время. Он сидел и улыбался, чему-то своему, и лицо его даже немного преобразилось. Давно не чувствовал он такого в себе, и горе его забылось. «Разоблачил я. Вот ведь, гадёныш, хех», улыбался он себе, с наслаждением думая об этом. «Наведаюсь к нему завтра, обязательно». Допив, он вернулся к себе в сарай, благо не заперт, и пьяным повалился спать сладким сном.

Ему снилась его семья, как они сидят все вместе, как и раньше, за большим столом, у себя в доме. Они обедали, о чём-то говорили, только понять он их не мог. Жена о чём-то проговорила быстро с сыном и двумя дочерями, и они в молчании уставились на него. Он пытался спросить у них, в чём дело, но они просто смотрели, и чем дольше, тем беспокойней и тревожней становились их лица. Наконец, спустя некоторое время, младший из детей, шести лет сынишка, сидевший по левую руку от матери, поднял руку, и, не сводя глаз с отца своего, указал рукою на входящую дверь. Он посмотрел на сына, потом отвёл взгляд на дверь, и увидел, что она медленно, скрипя, стала открываться. С ужасом он узнал фигуру в шляпе с широкими полями, и чёрном плаще, которая вошла в дом, и села напротив него в другом конце стола. Лица под шляпой как будто бы и не было, лишь белые зрачки смотрели на него пристальным взглядом. Он похлопал себя рукой по коленке, старшая дочь вдруг встала, и присела господину в чёрном на место, куда он похлопал себя по ноге. Она обняла его за шею, и опустила голову свою ему на плечо. Господин вдруг поднял руку, и указал рукой в чёрной перчатке на нашего испуганного до смерти мужичка. Семья его проследила за этим движением, и, обрадовавшись чему-то, начали смеяться и о чём-то говорить, как бы и вовсе не замечая уже своего мужа и отца. А фигура в шляпе так и застыла в этой позе, и начала каменеть и покрываться плесенью, пока и вовсе не раскрошилась.

Проснувшись чуть ли не с криком, он долго сидел и не мог понять, что реальность, а что сон. Наконец, оклемавшись, он опять понял что проспал, и поспешно выбрался из сарайчика, дабы его не разоблачили. Сразу же решил он, что непременно нужно идти к этому негодяю Зубоскальскому, и раз и навсегда закончить этот цирк. Прикрыв за собой, как уже повелось у него, сарайчик, он отправился в путь. Идти было пешком четверть часа, и потому он решил перед этим зайти в своё излюбленное убогое местечко выпить, для храбрости.

Уже подходя к дому Андрея Петровича, он остановился вдруг, и подумал, не повернуть ли ему обратно, бросив эту затею. Наконец решив, что так продолжаться не может, он подошёл к двери, и стал в нерешительности стучать в неё. Ему открыла не молодая, но и не старая, хорошенькая дама, и уставилась на него с недоумением.

– Не подаём, не подаём. – Сказала она, и собралась уже закрывать дверь.

– Извините, – сконфузился нищий, – я не за тем. Мне только вопросик задать, об Андрее Петровиче.

– О ком?

– Андрей Петрович, Зубоскальский-с, тут проживает?

– А, вот о ком! Нет, и уже давно.

Удивившись, и не зная, что сказать, нищий наш начал вдруг всплёскивать руками.