Доктор Хиллстед смотрит на меня, опершись подбородком на руку. Кажется, он над чем-то размышляет, как человек, решающий кроссворд. Он знает, что, какой бы путь он ни избрал, назад дороги не будет. Проходит почти минута, прежде чем он откидывается назад, вздыхает и щиплет себя за переносицу.

— Смоуки, вы знали, что среди моих практикующих коллег я не в большой чести?

Я вздрагиваю как от самой идеи, так и от того, что он считает нужным сообщить об этом мне.

— Да нет, не знала.

Он улыбается:

— Это так. Я придерживаюсь несколько нетрадиционных взглядов. Самое основное: я полагаю, что у нас нет действительно научного решения проблем рассудка.

Как, черт возьми, прикажете мне на это реагировать? Мой психолог заявляет мне, что у него нет решения проблем рассудка? Не слишком укрепляет веру в его советы.

— Я понимаю, что такое мнение может не вызвать восторга. — Это лучший ответ, который пришел мне в голову.

— Не поймите меня неправильно. Я не утверждаю, что в моей профессии нет решений умственных проблем.

Это, как мне кажется, еще одна причина, почему я доверяю своему психотерапевту. Он обладает редкой проницательностью, почти ясновидением. Меня это не пугает. Я могу это понять. По-настоящему талантливый следователь тоже обладает такой способностью. Предвидеть реакцию собеседника на то, что вы ему скажете.

— Нет. Я хочу сказать следующее. Наука есть наука. Она точна. Закон тяготения означает, что если вы роняете предмет, то он непременно упадет. Два плюс два всегда четыре. Сущность науки — в постоянстве.

Я, подумав, киваю.

— В свете этого, что происходит в моей профессии? — Он машет рукой. — Наш подход к проблемам рассудка? Не наука. По крайней мере пока. До «два плюс два» мы еще не дошли. Если бы дошли, то я бы вылечивал любого, возникшего на моем пороге. В случае депрессии я бы знал, что нужно делать А, Б и С, и дело в шляпе. Будут существовать неизменные законы, и тогда это будет наука. — Он скупо улыбается. Даже немного печально. — Но я не умею решать все проблемы. Даже половину. — Он замолкает и трясет головой. — Как я себе представляю свою профессию? Это не наука. Это собрание методов, которые вы можете попробовать, потому что большинство из них срабатывали в прошлом неоднократно, так что, если они помогали больше чем в одном случае, стоит попробовать их снова. Вот примерно и все. Я высказал эту точку зрения вслух, так что… у меня не самая лучшая репутация среди моих коллег.

Я задумываюсь. Он ждет.

— Я понимаю почему, — говорю я. — Сейчас больше заботятся об имидже, чем о результате. Даже кое-где в Бюро. Наверное, так же обстоят дела и с теми вашими коллегами, которые вас не любят.

Он снова улыбается:

— Прямо в точку, как всегда, Смоуки. Во всяком случае, если с вами лично не связано.

Я невольно морщусь. Один из излюбленных методов доктора Хиллстеда. В самом обычном разговоре он вдруг, вскользь, пускает взрывающие душу стрелы. Вроде этого его последнего замечания. «У вас проницательный ум, Смоуки, — хочет он сказать, — но вы им не пользуетесь, чтобы разрешить вопросы, касающиеся вас». Вот так. Правда глаза колет.

— Тем не менее я здесь, несмотря на то что кто-то обо мне нелестно думает. Один из наиболее надежных специалистов, когда дело касается случаев с агентами ФБР. Как вы думаете, почему?

Он выжидательно смотрит на меня. Я знаю, что он ведет к чему-то. Доктор Хиллстед никогда просто так не болтает. Поэтому я задумываюсь.

— Мне кажется, вы умеете добиваться результатов. А дело всегда больше ценится, чем слова, во всяком случае, в моей работе, — говорю я.

Он снова слегка улыбается:

— Верно. У меня есть результаты. Я этим не хвастаюсь и не хлопаю себя одобрительно по плечу, перед тем как лечь спать. Но это так.

Сказано спокойно, с уверенностью настоящего профессионала. Я могу это понять. Скромность тут ни к чему. В тактической ситуации, когда вы спрашиваете человека, насколько хорошо он умеет управляться с пистолетом, вы хотите услышать правду. Если человек лжет, вы должны это знать, потому что пуля убивает лжеца так же быстро, как и честнягу. Вы должны знать правду о сильных и слабых сторонах человека, когда работаете с ним. Я киваю, и он продолжает:

— Это главное в любой военной организации: получить результаты. Вас не удивляет, что я считаю ФБР военной организацией?

— Нет. Ведь идет война.

— Вы знаете, с какой главной проблемой всегда сталкивается военная организация?

Мне становится скучно, я ерзаю.

— Нет.

Он недовольно смотрит на меня:

— Подумайте, прежде чем ответить, Смоуки. Не пытайтесь увильнуть от ответа.

Пристыженная, я задумываюсь. Затем отвечаю:

— Мне кажется… личный состав.

Он указывает на меня пальцем:

— Бинго. А почему?

Ответ мгновенно возникает в моей голове, как часто бывало, когда я работала над делом, когда действительно думала.

— Из-за того, что мы видим.

— Угу. Частично верно. Я называю это: увидеть, сделать, потерять. То, что вы видите, то, что вы думаете, и то, что вы теряете. Эдакий триумвират. — Он показывает мне три пальца. — Работая в органах правопорядка, вы видите самое худшее из того, на что способно человеческое существо. Вы делаете то, чего не должен делать человек, начиная от осмотра гниющих трупов до убийства людей. Вы многое теряете, иногда неосязаемые вещи, вроде наивности и оптимизма, а порой вполне реальные — напарника или… семью.

Он смотрит на меня, и я не могу понять, что означает его взгляд.

— Вот здесь как раз и появляюсь я. Я здесь из-за этой проблемы. И именно она мешает мне выполнить свою работу так, как она должна быть выполнена.

Теперь я не только удивлена, но и заинтригована. Я смотрю на него, призывая продолжать, и он вздыхает. В этом вздохе, похоже, свои «увидеть, сделать, потерять». Я пытаюсь представить себе других людей, сидевших в этом кресле напротив него. Другие горести, рассказ о которых он выслушивал и уносил домой.

Я смотрю на него и представляю картину «Доктор Хиллстед дома». Я проверила его в общих чертах. Никогда не был женат, живет в двухэтажном доме на пять спален в Пасадене. Ездит на спортивном седане «ауди», видимо, доктор любит быструю езду (хоть какой-то намек на личность). Но все это голые факты. Из этого нельзя понять, что он делает, после того как удаляется в свой дом и закрывает дверь за собой. Он из тех холостяков, которые пользуются готовыми ужинами, подогретыми в микроволновках? Или он жарит стейк и потягивает красное вино под музыку Вивальди, сидя в одиночестве за идеально накрытым обеденным столом? А еще может статься, что он приходит домой, надевает туфли на высоких каблуках, раздевается догола и занимается домашними делами в таком виде — волосатые ноги и прочее.