Прикосновение к запястью опалило, заставило качнуться не от боли — от ее предчувствия. Я была уверена — опущу глаза и увижу, как сквозь почерневшую кожу выглядывает кость. Бургомистр смотрел с искренним сочувствием.

— Принесите кофе, — сказал Саброра, посмотрел мне в лицо с прежней брезгливой усталостью. Господни чудеса продолжались — я выдержала его взгляд, кивнула и ответила:

— Да, конечно. Что-то еще?

— Там остался муссовый торт, или я опять опоздал? — спросил бургомистр.

— Остался, — ответила я. Саброра по-прежнему держал меня за руку — ему нравилось пугать, нравилось, что его прикосновение вгоняло несчастную, ни в чем не виноватую ведьму то в жар, то в холод. И ведь рукой не дернешь!

— Тогда несите все! — с улыбкой распорядился бургомистр, и инквизитор наконец-то соизволил выпустить мое запястье. Я влетела в ресторанчик, не чувствуя пола под ногами, отдала на кухню листок с заказом и, пройдя к витрине, прошипела:

— Драный ты извращенец!

— Что такое, Эрна? — спросила Марлен, пересчитывая чеки. Касса перед ней красовалась раскрытой пастью, полной разноцветных купюр — день выдался удачный, гостей было много.

— Ему нравится меня пугать, — выдохнула я. От муссового торта осталось три куска и, переставляя блюдца на поднос, я не сомневалась: бургомистр съест все, и у него не склеится. Марлен вздохнула.

— Терпи, милая, что еще я тебе могу сказать. Он уедет, и все снова будет хорошо.

Я с благодарностью посмотрела на хозяйку ресторанчика. У Марлен были свои недостатки, но в общем и целом работать с ней было здорово. Я отнесла торт бургомистру, поставила перед Сабророй крошечную чашку кофе, черного, как его душа, и на этот раз он обошелся без прикосновений.

Полчаса прошли в беготне между столиками. Компания студентов, которые приехали на озеро порыбачить, заказала порцию вареников с сыром и шпинатом и пятнадцать больших стаканов местного бодрящего коктейля на травах — все правильно, молодые крепкие парни, смуглые и улыбчивые, в белых рубашках с короткими рукавами и клетчатых штанах, никогда не превращали закуску в еду. Я принесла вырезку и лососиный стейк туристу и его спутнице, взяла опустевшие тарелки с соседнего столика и, заглянув в книжку с чеком, увидела купюры и монеты точно по счету — семья с двумя детьми ушла, не оставив чаевых — и вдруг услышала тоненький сиплый стон.

Я обернулась — капризная юная леди заваливалась на землю, царапая горло скрюченными пальцами и раскрывая и закрывая рот. Ее лицо налилось красным, глаза испуганно распахнулись, и вилка, на которую было насажено осьминожье щупальце, звякнула по столу. Кто-то из гостей испуганно вскрикнул, кто-то шарахнулся в сторону, требуя звать врача. Турист бросился к девушке, рухнул рядом с ней на колени и воскликнул:

— Китти! Я же говорил, что тебе их нельзя!

Китти могла лишь сипеть. По ее щекам побежали слезы — видимо, морепродукты вызвали аллергию и невозможность дышать. Мне сделалось страшно — так страшно, как никогда прежде.

Я понимала, что сейчас сделаю — и что мне потом за это будет.

И не могла не сделать — потому что знала, чем это может кончиться.

Заклинание называлось «Разрушитель оков» — я бросила его в сторону задыхающейся Китти и сдавленно зашипела, тряся рукой: много лет не колдовала, отдача прошла от плеча до пальцев, заставив руку налиться мелкой противной дрожью. Хрип Китти сделался тоньше и вдруг оборвался — девушка смогла дышать.

На ресторанчик обрушилась тишина, густая и непроницаемая.

А потом ее разрушили радостные возгласы и аплодисменты.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍- Нет-нет, не ругайте ее, господин инквизитор! Пожалуйста!

Китти усадили в кресло, принесли воды — девушка сделала несколько глотков и окончательно пришла в себя. Я стояла рядом, глядя на носки своих белых туфель на плоской подошве, и представляла, что будет дальше.

Колдовство в присутствии инквизитора. За такое во все времена полагался костер — но, бросая в Китти Разрушителя оков, я не думала о костре. Я вообще ни о чем не думала, просто сделала то, что должна была. Сейчас Китти смотрела на меня с благодарностью, а на Энцо Саброру с искренней мольбой. Он поднялся из-за стола, неторопливый и грозный, словно идущий шторм, и я с каким-то внутренним нервным смехом подумала, что мое дело скверно.

— Если бы не она, я бы уже умерла! — продолжала Китти, и ее густо накрашенные ресницы захлопали так, что смогли бы растопить даже каменное мужское сердце. Спутник Китти посмотрел на нее с укоризной, и она торопливо добавила: — Да, я знаю, я сама виновата, что решила это съесть, но в прошлый раз у меня не было аллергии на морепродукты, и я решила, что она кончилась! Прошу вас, господин инквизитор, не будьте к ней суровы!

«Будет, — подумала я. — Мой арест — это его возможность вернуться героем на прежнюю работу. Восстановиться там, откуда его выкинули. Он не упустит такого случая».

— Не будет, не будет! — бургомистр приобнял Саброру за плечи, и это выглядело, как в стихах у классика: мужик и ахнуть не успел, как на него медведь насел. Максим Вайн славился и ростом, и весом, и широтой плеч. — Я ручаюсь за госпожу Уиллоу, она законопослушная ведьма, и сейчас ей двигало лишь желание спасти человека!

«Да хоть ты обручайся тут, — устало подумала я. — Он будет делать свою работу».

Правый край рта инквизитора дрогнул в улыбке. Кажется, его забавляла вся эта суета вокруг ведьмы, которой пришла в голову блажь спасти человека. Обычно-то ведьмы занимаются совсем другими вещами. Они ткут приворотные нити, намертво пришивая одну душу к другой, поднимают покойников из свежих могил и отправляют их пить кровь живых, чтобы получить вечную молодость, насылают порчу на жертву с другого конца света, поднимают ураганы и приказывают засухам уничтожать посевы и ввергать в голод целые страны.

А тут вдруг надо же — ведьма кого-то спасла.

Я представила, как господин Магуро будет сокрушенно качать головой, ликвидируя мою желтую книжку. Ну надо же, ведьма спокойно жила в Ханибруке под его неусыпным контролем, все было хорошо, но вот ведь, не сидится людям спокойно на одном месте… Саброра смотрел мне в лицо — не выдержав, я взглянула ему в глаза и увидела булыжники мостовой, заляпанные кровью, колесо автомобиля и два человеческих тела, скорченные, обуглившиеся. Большое тело обнимало маленькое, закрывая собой. Я даже заклинание узнала, Гексенхаммер, «Молот ведьм», только он мог сработать вот так, испепелив. Потом картинка сместилась — я увидела сверкающую витрину магазина и Саброру в отражении: в нем угасала ненависть, не оставляя ничего,