Обвинять Николая II в войне с Германией также нелепо, как Александра I в войне с Наполеоном, а Сталина в войне с Гитлером. Тем не менее у академика Ю. А. Писарева мы можем встретиться с прямой фальсификацией: "Россия оказалась втянутой в мировую войну логикой событий, что никоим образом не снимает с царизма ответственности за её возникновение. Мало того, что царизм совершил двойное преступление: он не только вступил в кровавую схватку, которая ни в малейшей степени не могла быть оправдана защитой национальных интересов, самодержавие начало войну не подготовившись к ней, что дорого обошлось народам России: на войне сложили головы 5 млн человек — столько погибло на всех фронтах и во всех странах вместе взятых"19. После этих строк о какой честности и порядочности советской историографии в вопросах Первой мировой войны можно всерьёз говорить? Писарев не мог не знать из трудов советских же историков, что потери России (включая период Временного правительства) убитыми и ранеными были вовсе не 5 млн человек, а 1 800 00020. По справедливому мнению историка К. А. Залесского, эта цифра завышена примерно на 300 000 человек21. По сведениям русского Генерального штаба, потери убитыми в русской армии на май 1917 г. составили 908 000 человек. По расчётам же русского генерала Н. Н. Головина, произведённых в эмиграции, о которых тоже наверняка знал Ю. А. Писарев, потери убитыми и ранеными составили 1 300 000 человек22. При этом потери Франции равнялись 1 398 000 человек, Германии -2 036 897 человек, Австро-Венгрии — 1 500 000 человек23, что уже намного превышает выдуманную Писаревым цифру русских потерь. Кроме того, Ю. А. Писареву, как современнику кровавого лета 1941 г., Белостокско-Минского, Киевского, Вязьменского котлов, оставления огромных территорий Европейской России, блокады Ленинграда, осады Москвы, должно же быть как-то неловко писать о военной "неподготовленности царизма".

Ещё один весьма распространённый миф заключается в том, что Николай II вступил в войну исключительно из-за "благородного рыцарства" в отношении Сербии, пренебрёгши русскими национальными интересами. Одним из первых об этом цинично заявил С. Ю. Витте в 1914 г. в разговоре с французским послом Морисом Палеологом: "Ради чего воевать России? Ради сохранения престижа на Балканах, священного долга помочь братьям по крови? Это романтическая старомодная химера. Никому, во всяком случае, ни одному мыслящему человеку нет никакого дела до этого буйного и тщеславного балканского народа, в котором нет ничего славянского. Это всего лишь турки, получившие христианские имена. Пусть сербы получат то, что заслужили"24.

Современный публицист Егор Холмогоров замечает: "В день Сараевского убийства традиционно начинается вой на тему что "Вот! Вступились за братушек сербов! Влезли за них в войну! Свалились в катастрофу за неблагодарных! Никогда больше за братушек не вступаться!”"25.

Подобные настроения полностью не учитывают того обстоятельства, что император Николай II, как православный монарх, защитник и покровитель славян, не мог оставить в беде братский народ, которому грозили неминуемое порабощение и гибель. Поэтому совершенно прав святитель Николай Сербский, когда писал: "Велик долг наш перед Россией. Может человек быть должен человеку, может и народ — народу. Но долг, которым Россия обязала сербский народ в 1914 году, настолько огромен, что его не могут возвратить ни века, ни поколения. Это долг любви, которая с завязанными глазами идёт на смерть, спасая своего ближнего. Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих — это слова Христа. Русский Царь и Русский Народ, неподготовленными вступая в войну за оборону Сербии, не могли не знать, что идут на смерть. Но любовь русских к братьям своим не отступила пред опасностью и не убоялась смерти"26.

Порицание Николая II за то, что вступившись за "какую-то" Сербию тем самым "втянул" Россию в Первую мировую войну — не может быть признано ни нравственными, ни патриотическими. России никогда не был свойствен западный прагматизм, в своих действиях она руководствовалась в первую очередь высшей правдой. К тому же, как показывает история, отказ от решительного отпора агрессору не даёт никаких преимуществ. В апреле 1941 г. Сталин не пришёл Югославии на помощь, хотя между Москвой и Белградом существовал договор о "Дружбе и ненападении", который был подписан 5 апреля 1941 г. Примечательно, что при подписании договора югославская делегация настойчиво просила советское правительство о гарантиях реальной помощи, но встретила твёрдый отказ. Сталин, исходя из тех самых "прагматичных" соображений, отсутствие которых ставится в вину Государю, полагал, что Югославия сможет, пусть ненадолго, отвлечь на себя силы вермахта и тем самым это заставит Гитлера перенести сроки нападения на Советский Союз. При этом Сталин хорошо понимал, что реально югославская армия сможет сопротивляться не более двух недель, о чём он открыто говорил югославскому посланнику Милану Гавриловичу27. Но советский вождь сознательно стремился втянуть Германию в войну на Балканах и таким образом выиграть время для СССР. Возможные жертвы братского народа Сталиным игнорировались. Когда же Югославия была разгромлена вермахтом, советское правительство 5 мая 1941 г. потребовало от югославской миссии прекратить свою деятельность в Москве в качестве дипломатического представительства, от чего её сотрудники отказались. Этот демарш советского правительства вновь был вызван сугубо прагматичными целями — умиротворить Гитлера. Помогла ли такая прагматика Сталину и Советскому Союзу? Как мы знаем, ни в коей мере: 22 июня 1941 г. нацистская Германия начала операцию "Барбаросса", Красная армия оказалась на грани поражения, а в советско-югославских отношениях возникло серьёзное недопонимание. Так что жертвенная помощь, оказанная императором Николаем II Сербии, оказалась гораздо эффективней, чем прагматизм Сталина.

Но помимо защиты братского православного народа, Николай II летом 1914 г. исходил из совершенно конкретных (прагматических, если угодно) интересов России. Как свидетельствуют исторические факты, Государь вовсе не стремился воевать за Сербию по любому поводу. Во время Боснийского кризиса, когда всё российское общество яростно требовало от него поддержать Сербию в её готовности начать войну с Австрией за Боснию и Герцеговину, Государь проявил твёрдую выдержку и вынуждено пошёл на компромисс с германским блоком. Объясняя причины своей уступчивости, Николай II писал вдовствующей императрице Марии Феодоровне: "На прошлой неделе у меня состоялось заседание Совета министров по несносному вопросу о Сербии и Австрии. Это дело, тянувшееся уже 6 месяцев, сразу осложнилось для нас тем, что мы можем помочь делу и предотвратить войну, если мы дадим согласие на знаменитую аннексию, а если мы откажемся, последствия могут быть серьёзными и непредвиденными. Раз вопрос был поставлен ребром — пришлось отложить самолюбие в сторону и согласиться"28.

В 1912 г., когда Сербия приняла активное участие в Балканских войнах, Государь отказался от любых военных приготовлений в её поддержку. С. Д. Сазонов свидетельствовал: "Государь, и за это Россия должна быть ему навсегда признательна, несмотря на своё сердечное сочувствие национальным стремлениям сербского народа, проявил в эту тревожную минуту ясность политической мысли и твёрдость воли, которые положили конец тем интригам, что толкали нас на путь европейской войны при самых неблагоприятных для нас условиях и из-за интересов, не оправдывавших тяжёлых жертв со стороны русского народа"29.