Мой напарник Ричард Конклин приехал раньше меня. Тридцатилетний образец стопроцентного американца ростом шесть футов два дюйма положил ногу на край принадлежавшего Джейкоби стола, который давно просился на свалку.

Я подтянула себе другой стул, ударилась коленом и крепко ругнулась. Джейкоби хихикнул:

— Хорошо сказано, Боксер.

Я присела, думая, как бы организовала здесь рабочее место, будь кабинет Джейкоби моим. Сняв бейсболку, я тряхнула волосами, очень надеясь, что мужчины не почувствуют от меня запах текилы.

— Какого рода ниточка? — спросила я без предисловий.

— Анонимный звонок с заранее оплаченного сотового — естественно, отследить невозможно. Звонивший заявил, что видел, как сын Кэмпионов входил в дом на Рашн-Хилл в ночь своего исчезновения. В этом доме живет проститутка.

Джейкоби принялся расчищать место на столе, чтобы разложить список приводов упомянутой проститутки, а я думала о жизни Кэмпиона-младшего на момент его исчезновения.

Для Майкла не существовало свиданий, вечеринок, спорта. Его передвижения ограничивались поездками в машине с шофером до элитарной частной школы в Ньюкирке и обратно, поэтому мне не показалась безумной мысль, что он мог посещать проститутку. Платил, наверное, своему водителю и на час-другой сбегал из бархатной клетки родительской любви.

Но что случилось с ним потом?

Что стряслось с Майклом?

— Почему вы считаете эту информацию достоверной? — спросила я Джейкоби.

— Звонивший сказал, что Майкл был одет в приметную лыжную куртку цвета морской волны, с красной полосой на одном рукаве, которую ему подарили на Рождество. Эту куртку никогда не упоминали в прессе.

— Тогда почему этот информатор три месяца ждал со своим звонком?

— Я могу передать тебе только то, что он сказал. По его словам, он выходил от проститутки и столкнулся с Майклом на крыльце. Нам не стукнул, потому что у него жена и дети, побоялся привлечь внимание прессы. Но его мучила совесть. В конце концов она его, видимо, доела.

— Рашн-Хилл — прекрасный район для шлюх, — сказал Конклин.

Это точно. Смесь французского квартала с южным пляжем, и все в пределах пешего хода от Ньюкиркской школы. Я достала из сумки блокнот.

— Как зовут эту проститутку?

— Настоящее имя Миртл Бейс. — Джейкоби протянул мне ее дело. На снимке была молодая женщина, почти девочка, с короткими светлыми волосами и огромными глазами. Взглянув на дату рождения, я подсчитала, что ей двадцать два года. — Но несколько лет назад она официально сменила имя и фамилию, — продолжил Джейкоби. — Теперь она Джуни Мун.

— Стало быть, Майкл Кэмпион ходил к проститутке. — Я положила дело на стол. — Какая у тебя версия, Джейкоби?

— Что парень умер in flagrante delicto, или, по-английски, в седле. Если этот звонок не пустышка, мисс Миртл Бейс, она же Джуни Мун, ухайдакала Майкла в койке и куда-то дела тело.

Из дома Джуни Мун, насвистывая сквозь зубы, вышел очередной клиент лет двадцати, с торчащим ежиком светлых волос и в черной спортивной куртке. Мы с Конклином смотрели из патрульной машины, как молодой человек обходит полквартала, делая крюк через Левенворф, и услышали негромкий писк, когда он отключил сигнализацию у своего «БМВ» последней модели.

Когда задние фары «БМВ» мелькнули и исчезли за углом, мы с Конклином направились по дорожке к «раскрашенной леди»,[6]викторианскому особнячку пастельных тонов, краска на котором шелушилась, взывая о ремонте. Я нажала кнопку звонка у двери, подождала и нажала снова.

Дверь открылась, и перед нами предстала Джуни Мун, вся как есть, без прикрас.

С первой же секунды я поняла, что Джуни не заурядная шлюха.

В ней ощущалась такая росистая свежесть, каковой мне не случалось встречать у тружениц панели. Ее волосы были влажными — видимо, принимала душ; шапка светлых кудряшек заканчивалась тоненькой косичкой. Глаза у Джуни Мун были большие, темно-серого, дымчатого цвета. Тонкий белый шрамик пересекал верхнюю губу чувственного рта. Она, несомненно, была красавицей, но что меня особенно поразило, так это обезоруживающе детская внешность Джуни Мун.

Она потуже затянула на тонкой талии поясок золотистого шелкового халата.

Рич показал свой значок и представился:

— Отдел убийств. Не против, если мы войдем?

— Убийств? И вам нужна я? — Голос Джуни Мун идеально соответствовал внешности — не просто молодой, но сладкий своей невинностью.

— У нас есть несколько вопросов по поводу пропавшего человека. — Рич пустил в ход широкую улыбку дантиста.

Джуни Мун пригласила нас в дом.

В комнате пахло чем-то сладким, цветочным, вроде лаванды с жасмином. Слабые лампочки под шелковыми абажурами источали мягкий свет. Конклин и я присели на бархатный диванчик для двоих, а Джуни уселась на оттоманку, обхватив колени. Она была босиком. Ногти на ногах выкрашены лаком бледно-кораллового оттенка, какой бывает внутри раковин.

— Красиво тут у вас, — сказал Конклин.

— Спасибо. Я сняла этот дом уже с обстановкой.

— Вы когда-нибудь видели этого человека? — Я показала Джуни Мун фотографию Майкла Кэмпиона.

— Вы имеете в виду, вживую? Это же Майкл Кэмпион?

— Да.

Большие глаза Джуни Мун стали еще огромнее.

— Я никогда в жизни не встречалась с Майклом Кэмпионом.

— О’кей, Мун, — сказала я. — Тогда у нас к вам пара вопросов, которые мы хотим задать в полицейском участке.

Вторая беседа с Джуни Мун проходила у нас в комнате двенадцать на двенадцать футов, выложенной серой плиткой, с металлическим столом, такими же стульями и видеокамерой под потолком.

Я дважды проверила, что кассета есть и камера работает.

Джуни облачилась в ажурно-прозрачный розовый кардиган поверх лифа с кружевным краем, джинсы и мокасины. Она была не подкрашена и — клянусь, не преувеличиваю — выглядела не старше десятиклассницы.

Конклин начал беседу с того, что зачитал Джуни Мун ее права в мило-небрежной, но уважительной манере. Она без возражения поставила свои инициалы в конце листка — мол, со своими правами ознакомлена. Я тихо кипела внутри. Джуни Мун не арестована, вовсе не обязательно знакомить ее с правами задержанного, если мы хотим просто побеседовать. Для чего Конклин забегает вперед? Весь этот цирк может запросто отбить у девушки желание сообщить нам что-нибудь важное. Но я проглотила досаду. Что сделано, то сделано.