четверть часа, доев кашу уже вчетвером, Андрей выяснил у ребёнка, что он сын хозяев этой избы, который нечаянно отбился от повозки родителей, когда они проезжали поджигаемую жителями Калиновку и вернулся в отчий дом пешком. По его словам, люди, видя что Калиновка горит, шли куда-то дальше.

- На тракт. – предположил Еремей – по тракту до города рукой подать, а там и еда и ночлег. Больше некуда. А Калиновку, знать, местные подпалили, чтобы никому не досталась…

Ротмистр раскурил трубку и задумался. На сытый желудок и в тёплой сухой одежде мысли текли спокойнее.

«Каждая война освободительная для тех, кто в ней участвует. И каждая сторона сама для себя решает, от кого и отчего она себя освобождает и в чём заключается эта свобода. Вот взять меня. Я освобождаю свою Родину от захватчиков, мародёров и убийц. Французы же считают, что защищают свою от потенциально агрессивного соседа. Каждый считает, что он прав. Сейчас удача на их стороне, но когда чаша народного гнева переполнится, и когда весь народ встанет на защиту страны, мы их переборем. И по-другому быть не может, но что же будет когда наши войска войдут во Францию? Что будут делать они? Правильно, тоже самое. Мы и сейчас уже убиваем и мародёрствуем, но пока только своих. Именно поэтому крестьяне сожгли Калиновку, чтобы она не досталась никакому врагу. Никакому. Ни нам, ни тем. А по сути, сейчас мы лишь соревнуемся с французами за право убить этого мальчишку и тысячи ему подобных. Или его застрелит Бонапарте, или заморим голодом мы. Так банально. И к чёрту все размышления о высшем долге воина, если я не могу спасти от верной смерти этого мальца и не сегодня так завтра, сам отправлю умирать Павлова, тоже ещё мальчишку, только взрослее! Всё пустая патетика, всё! Я же знаю, что этим детям предстоит мучительная смерть, и не знаю как этому помешать. Не знаю! Потому что я не умею спасать, дожив до двадцати пяти лет, я умею только убивать!»

Неожиданно дверь распахнулась, и в неё вбежал один из оставленных у реки дозорных.

- Ваше благородие! Ваше благородие! Французы мост строят! – тяжело дыша, проговорил он.

- Конечно, строят. Он им нужен как воздух! Думаю, неделя точно у нас в запасе есть. Как раз оправиться от урона и заново укомплектоваться хватит – рассудительно заметил Мешков.

- Нет, господин ротмистр! – замотал головой дозорный. Он был из пехоты, но его сослуживцы уже давно ушли вперёд – Нет! Они хитрят. Вяжут лодки меж собой, а поверх кладут доски. По ширине вдвое против старого моста будет!

- Так что же их течением то не сносит? – с лавки от печи подал голос Еремей.

- А они лодки то, к сваям моста привязывают!

- Как думаешь, сколько у нас есть времени? – спросил у дозорного граф.

- Часа три – четыре, с такой то скоростью.

- Плохо. Если мы их на реке не задержим, они догонят и весь корпус уничтожат за сутки. А людей у нас тут сейчас всего ничего. Те, кто от нас в Калиновку пошёл, наткнулись там на пепелище и дальше пошли. Тут по сути только наш эскадрон и остался. – размышлял вслух Мешков.

- Мне уж сказывали. Так я потому-то именно к Вам и прибёг.

- Значит, нужно любой ценой помешать им строить мост. Чем дольше, тем лучше! – неожиданно взгляд графа прояснился, будто он нашёл ответ на какой-то давно его мучивший вопрос.

- Знаю! Павлов! У Вас есть перо, чернила и бумага?

- Есть – ответил молчавший до этого корнет – Еремей! Выдай Андрею Андреевичу, что он просит!

Когда Еремей поставил канцелярские приборы перед графом, тот поднял глаза на денщика и скомандовал ровным твёрдым голосом:

- Беги, буди всех. Выступаем немедленно. – и быстро набросал что-то размашистым неровным почерком на листе, дождался пока чернила подсохнут и запечатал. После чего подал письмо Павлову и распорядился:

- Догони, Николай Петрович, штаб и письмо отдай лично князю. Да, и мальца – он кивнул на лежащего на полатях ребёнка – прихвати с собой, нечего ему тут одному в избе оставаться.

Корнет попробовал спорить:

- Андрей Андреевич! А может, кого-нибудь другого пошлёте с письмом? Я хочу поучаствовать в настоящем бою! Я же… - но граф его тут же перебил.

- Это приказ, любезнейший Николай Петрович! Соблаговолите выполнять! – с этими словами Мешков вышел из избы на улицу. Лагерь просыпался, возвращаясь к своей обычной жизни, к мелкому и повседневному. Кто-то уже пил чай с сухарями, кто-то уже седлал коня, а кто-то ещё сушил у костра свою промокшую за день одежду. Многие понимали, что бой предстоит последний, но никакой торжественности вокруг не наблюдалось. «Врут книжки!» - улыбнулся Андрей.

Прошедший днём дождь подарил ночному воздуху прохладу и свежесть с неповторимым ароматом луговых трав. Пожевав травинку, граф поднял голову вверх и посмотрел на сияющую луну, которая освещала лагерь ровным мягким светом. На небе не было ни одной тучки, всё было ясно и просто. А над головой была манящая, чистая и вечная, иссиня-чёрная бесконечность.

Эпилог.

Князь, прервавший утренние водные процедуры ради срочного донесения, внимательно выслушал Павлова и на два раза перечитал письмо. Хмыкнул и со словами: - Ознакомьтесь, милостивый государь! – протянул его корнету.

«Ваше Сиятельство!

Мною, как завершающим отступление был выполнен Ваш приказ о подрыве моста. Но неприятель спешно наводит понтонную переправу, используя оставшиеся сваи. Что лишает корпус необходимого времени на рокировку. Остаюсь со своим эскадроном и небольшими силами казаков сдерживать неприятеля до последнего. Думаю, что продержимся мы до обеда, не более того.

Прошу Вас переправить привезённого корнетом Павловым ребёнка в имение к моему отцу. Прошу Ваше Сиятельство поручить это Павлову.

Остаюсь искренне Ваш друг, граф А.А.Мешков.»

- Ну-с! Прочли? Молитесь о памяти Андрея Андреевича! Он Вам жизнь спас, золотой был человек… Так его отцу и скажите!

© Copyright: Тимофей Клименко