– Раньше мы так считали, – мрачно проговорил декан.

– В некотором роде да, сэр, – сказал Думминг. – Но вселенная Круглого мира несколько… неустойчива и изменчива. Даже несмотря на то, что мы можем видеть, что произойдет в будущем, прошлое может измениться так, что, с точки зрения обитателей Круглого мира, этого никогда не произойдет. Это как… взять последнюю страницу книги и вставить новую. Старую по-прежнему можно прочитать, но, с точки зрения персонажей, концовка изменилась… а может быть, и нет.

Чудакулли похлопал его по спине.

– Прекрасно, мистер Тупс! Вы даже ни разу не упомянули кванты, – похвалил он.

– Тем не менее у меня есть подозрение, что они тоже могут иметь к этому отношение, – вздохнул Думминг.

Библейский пояс США[5], несколько лет назад. Идет разговорная радиопередача. Ведущий принимает звонки слушателей. Речь идет о ненавистной для любого набожного южанина-фундаменталиста эволюции. Беседа идет в следующем ключе:

Ведущий: Итак, Джерри, что ты думаешь об эволюции? Стоит ли нам принимать теории Дарвина?

Джерри: Этому Дарвину никогда не вручали Нобелевскую премию, да? Раз уж он был таким великим, то почему он ее не получил?

Ведущий: Пожалуй, это ты верно подметил, Джерри.

Такой разговор действительно имел место, и в словах ведущего не было иронии. Но довод Джерри не так неоспорим, как ему кажется. Чарльз Роберт Дарвин умер в 1882 году. Первая Нобелевская премия была вручена в 1901-м.

Конечно, люди часто без злого умысла упускают незначительные исторические факты, и едва ли стоит их в этом упрекать. Зато их стоит упрекнуть в другом: ведущий и его гость попросту не включили мозги. Почему они вообще подняли эту тему? Потому что всякому набожному южанину-фундаменталисту известно: каждый ученый относит Дарвина к числу самых выдающихся людей всех времен. Не является секретом и то, что в присуждении Нобелевской премии (в науке) значительную роль играют отзывы самих ученых. А они, как мы уже знаем, всецело придерживались мнения, что место Дарвина – где-то в районе вершины древа науки. Поэтому он не мог не получить премию из-за того, что комитет не счел его заслуги достойными (как, вероятно, подумали слушатели). Причина была иная: Нобелевская премия не досталась Дарвину главным образом потому, что его не было в живых, когда ее начали вручать.

Из этой истории видно, что вопрос эволюции по-прежнему не сходит с уст в Библейском поясе. Там ее также называют «дьяволюцией» и, как правило, считают происками нечистого. Более искушенные верующие – особенно европейцы во главе с Папой – давным-давно решили, что она ничем не угрожает религии, а просто описывает деяния Божьи, а именно процесс создания живых существ. Однако жители Библейского пояса в своей неискушенной фундаменталистской манере видят в ней опасность, и они правы. Попытки решить разногласия между эволюцией и Богом сводятся лишь к хрупкому компромиссу. Почему? Потому что эволюция образует огромную дыру в том, что могло бы стать лучшим из когда-либо приведенных аргументов в пользу существования Бога – в «аргументе творения по замыслу»[6].

Масштабы и сложность вселенной приводят в изумление. Каждая ее часть четко подогнана к любой другой ее части. Взять, к примеру, муравья, муравьеда и львиный зев. Каждый из них безупречен в своей роли (или «назначении»). Муравей существует, чтобы стать пищей муравьеда, муравьед – чтобы съесть муравья, а львиный зев… ну, он нравится пчелам, что уже неплохо. Свидетельство «замысла» видно в каждом существе, будто оно намеренно было создано ради своего назначения. Муравьи имеют самые подходящие размеры для того, чтобы муравьеду было удобно слизывать их языком, а муравьеды – длинные языки, позволяющие проникать в муравьиные гнезда. У львиного зева, в свою очередь, наилучшая форма для опыления пчелами. Так что если здесь имеет место замысел, значит, и творец должен быть где-то неподалеку.

Многие находят этот аргумент убедительным, особенно если он приводится в расширенном виде и во всех подробностях, а творец пишется с заглавной «Т». Но «опасная идея Дарвина», как ее назвал в своей одноименной книге Дэниел Деннет, ставит в концепцию вселенского замысла очень толстые палки. Она представляет альтернативный, весьма правдоподобный и, очевидно, несложный процесс, в котором не находится места для умысла и легко можно обойтись без творца. Дарвин называл его «естественным отбором», мы же сегодня зовем его «эволюцией».

Многие аспекты эволюции по сей день остаются за пределами понимания ученых. Некоторые тонкости теории Дарвина по-прежнему ждут своих объяснений, и каждый год приносит очередные новшества, возникающие, когда ученые пытаются в них разобраться. Жители Библейского пояса смыслят в эволюции еще меньше и чаще всего неверно воспринимают ее как карикатурный «слепой случай». Им вовсе не интересно совершенствовать свои знания, но они гораздо лучше избалованных европейцев понимают, что теория эволюции чревата для психологии религиозных убеждений. Не содержанием (ведь какие бы открытия ни совершились благодаря науке, их всегда можно приписать Богу и рассматривать как механизм, посредством которого Он проводит сопутствующие мероприятия), а отношением. Стоит убрать Бога из повседневной жизни планеты и поставить где-то за биохимией и вторым законом термодинамики, и Его фундаментальное значение для жизни людей будет уже не таким очевидным. В принципе веских причин верить, будто Он вообще имеет какое-то влияние на наши жизни, или желать в это верить нет, так что проповедники-фундаменталисты вполне могли бы остаться без работы. Но как бы то ни было, отсутствие Нобелевской премии у Дарвина все равно может стать предметом обсуждения на американском радио. Точно так же эволюционировало мышление самого Дарвина: он начал взрослую жизнь как студент-теолог, но в итоге стал измученным агностиком.

Со стороны – и еще сильнее изнутри – процесс научного исследования кажется сумбурным и запутанным. Это наводит на мысль, что ученые и сами сумбурны и запутанны. В некотором смысле так и есть – этого требует суть их исследований. Если вы понимаете, что делаете, значит, то, чем вы занимаетесь, нельзя назвать исследованием. Но это всего лишь оправдание, и полагаться на этот сумбур и ценить его стоит и по другим причинам. Лучшая из них состоит в том, что с его помощью весьма действенно можно понять мир и обрести полную уверенность в том, что это понимание верно.

Философ Сьюзен Хаек в своей книге «Защищая науку – в разумных пределах» проливает свет на беспорядочность жизни с помощью ее простого сравнения с кроссвордом. Любители их разгадывать знают, как беспорядочно это занятие. Его нельзя полностью решить, отвечая на вопросы по порядку и вписывая их в соответствующие клетки, – если, конечно, это не быстрый кроссворд, а вы не эксперт по их части. Вместо этого вы вписываете ответы вразнобой, руководствуясь лишь неуловимым чувством, которое помогает вам выбирать вопросы полегче (кое-кто, например, спокойно справляется с анаграммами, хотя другие их ненавидят). Затем проверяете ответы, сопоставляя их, чтобы убедиться, что все они подходят. Если находите ошибки, то стираете их и вписываете верные буквы.