– А почему оставили службу?

– Две причины я уже называла. Третья же в том, что мне просто-напросто захотелось попользоваться даром для себя. В девятнадцать я уволилась из армии, ну и… вышла замуж и начала писать всерьез. Через три года появилась первая книга. – Она пожала плечами, улыбнулась. – А что было дальше – читайте стихи. Там все написано.

– И теперь на планетах пяти галактик все ищут в ваших строках ключ к тайне совершенства, любви, одиночества.

Эти три слова вскочили в конец его предложения, как бродяги в товарняк. Она стояла перед ним и была совершенна. А он, вырванный из привычного военного окружения, чувствовал себя безнадежно одиноким и влю… Стоп! Этого не может быть, это смехотворно, да и чересчур примитивно, чтобы объяснить, что́ бьется в его глазах, дрожью пробегает по пальцам.

– Еще бокал?

Рефлекторная защита. Но она воспримет ее как рефлекторную вежливость. Или нет? Бармен пришел и ушел.

– На планетах пяти галактик, – повторила она. – Так странно… Мне всего двадцать шесть.

Взгляд ее ушел куда-то за зеркало. Ее первый бокал был еще наполовину полон.

– Китс до вашего возраста не дожил.

Она пожала плечами:

– Мы живем в странное время. Оно подхватывает кумиров совсем молодыми, вдруг. И так же внезапно отбрасывает.

Он кивнул, вспомнив пять-шесть певцов, актеров, даже писателей, которые попадали в разряд гениев, когда им не было еще и двадцати или чуть за двадцать, а потом года через два бесследно исчезали. Да и слава самой Ридры держалась пока всего три года.

– Я тоже человек своего времени, – сказала она. – Хотелось бы, чтобы мои стихи его пережили, но я такая, какая есть, во многом потому, что живу в эту эпоху. – Она отвела руку от бокала. – Вам в армии, наверное, тоже так кажется. – Она подняла взгляд. – Ну что, удовлетворены?

Генерал кивнул. Солгать жестом легче, чем словами.

– Отлично. Тогда расскажите про Вавилон-семнадцать.

Он оглянулся было в поисках бармена, но, заметив краем глаза какое-то сияние, вновь перевел взгляд на лицо поэтессы. На самом деле она просто улыбнулась, но ему и впрямь показалось, что зажегся свет.

– Берите. – Она придвинула ему свой второй бокал. – Мне и одного хватит.

Он взял, отпил:

– Понимаете, мисс Вон… он как-то связан с Вторжением.

Она оперлась на локоть, сузила глаза.

– Все началось с цепочки несчастных случаев… По крайней мере, так мы сперва думали. Теперь уверены, что это диверсии. Они происходят с декабря шестьдесят восьмого по всей территории Альянса. То на боевых кораблях, то на верфях космофлота. Обычно выходит из строя важное оборудование. Дважды взрывами убило высокопоставленных чиновников. Несколько раз такие «аварии» случались на ключевых военных заводах.

– Какая связь между всеми этими «авариями», кроме того, что они имеют отношение к войне? В конце концов, у нас сейчас вся экономика на военных рельсах, любой несчастный случай на производстве бьет по оборонному заказу.

– А связь, мисс Вон, – это Вавилон-семнадцать.

Она допила и поставила бокал точно на мокрый круглый след.

– Непосредственно перед несчастным случаем, – продолжил генерал, – во время него и сразу после в районе происшествия идет активный радиообмен с применением неустановленных устройств. Причем диапазон их в основном не превышает пары сотен ярдов. Хотя иногда по гиперстатическим каналам приходят мощные сигналы с расстояния в несколько световых лет. Мы транскрибировали радиоперехваты с трех последних «аварий» и обозначили их кодовым словом «Вавилон-семнадцать». Ну что? Пригодится?

– Да. Вполне вероятно, что это указания для диверсантов и их отчеты в центр…

– Но мы ничего не можем обнаружить! – В голосе генерала прорезалось раздражение. – Только эта чертова белиберда по радио молотит. В конце концов кто-то заметил повторы – вдруг шифр? Шифровальщики заинтересовалась, месяц мудрили, ничего не добились и в итоге связались с вами.

Пока он говорил, Ридра размышляла.

– Генерал Форестер, мне бы хотелось получить исходники этих перехватов и подробный отчет, если можно посекундный, о том, что́ в это время происходило, с привязкой к записям.

– Не знаю, есть ли…

– Если нет такого отчета, сделайте во время следующей аварии. Если этот радиошум на самом деле разговор, я хочу проследить, о чем идет речь. Может, вы не заметили, но на вашей распечатке не обозначено, где чей голос. Выходит, надо расшифровать текст сложнейших инструкций, набранный без пунктуации и даже без разбивки на слова.

– Я вам, наверное, смогу предоставить все, кроме исходных записей…

– Так не пойдет. Я должна сделать транскрипцию сама, тщательно, на своем оборудовании.

– Мы сами сделаем по вашим указаниям.

Она покачала головой:

– Или я транскрибирую сама, или ничего не обещаю. Тут же еще проблема фонем и аллофонов. Ваши люди не подозревали, что это язык, так что им и в голову не пришло…

– Проблема чего? – перебил он.

– Слышали, как некоторые люди с Востока, говоря на западных языках, путают «л» и «р»? Это потому, что «л» и «р» во многих восточных языках – аллофоны, варианты одного и того же звука. Они и записываются, и слышатся одинаково. Примерно как в английском межзубный звук «th» – в начале слов «they» и «theater».

– А что, есть разница?

– Прислушайтесь: один звонкий, второй глухой. На самом деле они различаются не меньше, чем «в» и «ф», но только в английском они аллофоны, и вы привыкли воспринимать их как одну и ту же фонему.

– Гм.

– Теперь представьте себе, что язык пытается расшифровать «иностранец», который им не владеет. В речевом потоке он может выделить слишком много звуков. Или, наоборот, слишком мало.

– И как же быть?

– Ну, я знаю фонетические системы многих языков, да и чутье поможет.

– Опять ваш «дар»?

– Он, – улыбнулась Ридра.

Она ждала его согласия. Да на что бы он не согласился ради нее? Но модуляции ее голоса генерала на мгновение отвлекли.

– Разумеется, мисс Вон. Вы же наш главный эксперт. Завтра приходите в криптографию, и вам предоставят все, что нужно.

– Спасибо. Я тогда же и подам рапорт.

Он замер в луче ее улыбки. Надо идти! Что же сказать напоследок?!

– Прекрасно. Тогда до завтра.

Да нет, не то! Нужно что-то…

Он с трудом повернул корпус (надо уходить)… что же еще сказать… спасибо вам, хорошо с вами, люблю вас… Пока он шел к двери, мысли его приобрели членораздельность: кто она? Господи, как мало удалось сказать! Хорош я был: все так лаконично, четко, без нежностей! А моя душа, а глубина мысли? Дверь была открыта, и вечер провел голубыми пальцами ему по глазам, дунул прохладой в лицо.