– Знаешь, батя, может, я еще и двину с тобой в монастырь! – сказал парень, оглядываясь на них.

– Это было бы очень правильное решение, – кивнул иеромонах.

* * *

Отец Агапит стоял в очереди к кассе и думал: а разумно ли он поступает, зовя с собой в монастырь этого неудельного парня? Есть ли воля Божья на такой вот неожиданный поворот в его судьбе?

А неподалеку, возле киоска, где торгуют шаурмой, стоял его подопечный и с жадностью уплетал купленный «на сэкономленные деньги» восточный «фастфуд». Он ел и поглядывал то на иеромонаха, то в сторону застопоривших возле остановки маршруток «восточных братьев».

К парню подошел неопределимой породы замызганный бродячий пес, клочкастый и шелудивый, уселся тощим задом на снег и принялся умильно смотреть на шаурму, роняя слюни. Парень отвернулся. Пес, влекомый запахом мяса, тотчас поднялся, зашел с другой стороны и снова сел на снег. Парень покрутил головой и, куснув напоследок с запасом, воровски, с оглядкой сунул собачьему бомжу остатки своей шаурмы прямо в обслюнявленную пасть.

Отец Агапит искоса наблюдал эту сцену. Тут подошла его очередь.

– Один билет до Красногорска и один… – он еще раз оглянулся на парня (уже без шаурмы) и добавил: – И второй тоже до Красногорска!

Пожилая кассирша бросила на него сердитый взгляд, хотела сказать что-нибудь вроде «Сами не знают, чего хотят!», но, увидев бородатого человека в скуфейке, передумала и подтолкнула к нему билеты и сдачу без комментариев.

В вагоне было не протолкнуться: народ разъезжался по домам после дня, проведенного в райцентре – кто на работе, кто по торговым или иным делам. Отец Агапит и парень с трудом втиснулись вместе с входящими в вагон и застряли возле дверей. Тут была только одна скамейка, и на ней уже сидели две женщины: одна пожилая, в толстом пуховом платке, вторая, помоложе, в большой меховой шапке, обе с объемистыми сумками на коленях. Завидев монаха, одна из них – та, что в платке, встала и вежливо тронула его за рукав:

– Садитесь, пожалуйста, батюшка!

Вторая, в меховой шапке, увидела инвалида с костылями под мышкой и тоже поднялась с места.

– Садитесь, молодой человек! – сказала она со вздохом.

Парень проворно плюхнулся на скамейку и пригласил отца Агапита:

– Присаживайся, батя, в ногах правды нет! – Костыли он пристроил под скамейку.

Отец Агапит туда же поставил свою сумку.

Теперь они, неожиданные попутчики, сидели рядом и отдыхали, и, как ни странно, были чем-то похожи друг на друга: оба худощавые голубоглазые блондины, только у батюшки в придачу еще реденькая рыжеватая бородка и усы. Но выражение глаз у них было очень даже разное: у батюшки, который был явно намного старше, сохранились чистые очи наивного, но умного ребенка, а у парня были усталые глаза чуть придурошного, но крепко и долго битого жизнью взрослого пройдохи.

Почти сразу вслед за последними пассажирами в двери вагона вошел молодой мужчина с большой клетчатой сумкой, которые в народе зовут «китайскими». Опустив ношу на пол, он высоким, неплохо поставленным голосом начал рекламировать свой товар:

– Граждане пассажиры! Железнодорожная торговля желает вам счастливого пути и доброго здоровья и предлагает следующие товары: ручки с одноразовым стержнем, очень удобные, по цене пять рублей за штуку, десять рублей за три штуки! Средство от моли – три рубля пакет! Резинка для продержки – пять рублей десять метров! Носки полушерстяные, мужские и женские, всех размеров – двадцать рублей пара! Булавки – три рубля за десяток, пять рублей – два десятка!..

Окончив демонстрацию товара, торговец со своей сумкой начал проталкивается по забитому людьми проходу, а у дверей на смену ему сразу же возникла девушка в белой куртке:

– Пирожки горячие – с мясом и постные с капустой! Горячие пирожки по восемь рублей! – звонко кричала она. А за девушкой уже стоял наготове пожилой мужчина с пачкой дешевых журналов с кроссвордами.

Побитому парню стало скучно без общения, и он начал выжидающе поглядывать на монаха, но тот, полуприкрыв глаза, то ли о чем-то думал, то ли молился про себя. И тогда парень начал разговор без приглашения, с места в карьер.

– Ты вот, отец Агапит, удивляешься, наверно, как это я без денег оказался? А очень просто! Вот как откинулся я с зоны, меня свои же и обчистили прямо на вокзале: деньги унесли и справку об освобождении. Вот скажи, зачем им чужая справка?

– Не знаю.

– И я не знаю! – засмеялся парень. – А без документов куда? И денег нет, чтобы до своих доехать: семья у меня аж под Питером живет, на Ладоге.

– Что ж ты не заработал себе на билет?

– Пытался, да не сумел! – ухмыльнулся попутчик. – Да ты сам видел, чем моя работа закончилась! – и он засмеялся в голос. Отец Агапит покосился на него с удивлением, не понимая, чему тот радуется.

Стоящая напротив женщина в меховой шапке прислушивалась к разговору, хмуря выщипанные брови: она уже начала догадываться, что инвалид, которому она уступила место, возможно, и липовый. А может, и монах – тоже! Но тут, к счастью для наших попутчиков, поезд начал замедлять ход, и женщина стала проталкиваться в тамбур. На большой станции многие пассажиры вышли из вагона вместе с раздосадованной теткой, а в вагоне стало не только просторнее, но и появились свободные места.

– А давай-ка перейдем отсюда, батя, а то из тамбура дует.

– Что же ты такое украл на целых пять тысяч? – спросил отец Агапит, когда они уселись на пустой скамейке в середине вагона.

– А я и не крал, вот ведь какая штука-то, – пожал плечами парень. – Я на них работал, работал, да надоело мне и решил уйти. А они за камуфляжку и костыли пять тысяч потребовали. Где я им возьму пять тысяч? Они ж сами у меня все до копейки отбирали, работал за жилье и кормежку.

– А зачем тебе костыли? Ты вон даже битый весьма резво передвигаешься.

– Костыли нужны мне для работы, типа инструмент это мой! – парень был доволен, будто сказал невесть что остроумное.

– Так ты побирался, что ли?

– Ага! Под десантника косил.

– Да какой из тебя десантник. Десантники побираться не станут, я их знаю…

Тут в вагон с пением «Ламбады» ворвалась из тамбура целая толпа цыганят, зазвучали гармошка, гитара, какая-то дудка и бубен. Мальчишка с девчонкой лет по десяти двинулись по проходу, извиваясь в ламбаде, следом шагали певцы и музыканты постарше, а последними шли двое малышей с пластиковыми стаканчиками – один собирал деньги по левому ряду, другой по правому. Певец, пацаненок лет восьми, пронзительно верещал:

Завела, заворожила, в танце закружила ламбада,

от объятий твоих крепких закипает медленно кровь.

Все сумела, все простила, я забыла слово «Не надо»,