Таким образом, церковная карьера Родриго с самого начала складывалась весьма удачно. Он стал кардиналом в двадцать пять лет и благодаря влиянию дяди получил должность вице-канцлера церкви, по словам какого-то завистливого современника, означавшую «второе папство». Родриго был великолепным прелатом. Прекрасный оратор, невероятно привлекательный и внушающий симпатию, Родриго единственный из семьи умудрился, не вызывая ненависти, использовать каждое из предоставленных ему жизнью преимуществ. В этом он был полной противоположностью брату Педро Луису, который занимал невероятное количество должностей, в том числе главного капитана церкви и префекта Рима, но при одном взгляде на него у всякого сразу же возникала ненависть к этому человеку.

И вот наступил день, когда папа Каликст III заболел. Мрачное великолепие в испанском стиле сопровождало его длительную агонию. Окруженный родственниками, капелланами и наиболее преданными соотечественниками, денно и нощно при свечах читавших псалмы, папа, в то время как по городу ползли слухи, вызывавшие волнения и беспорядки, лежал, прощаясь с этим миром. Педро Луис чувствовал, что ему грозит опасность; он понимал, что пробил час расплаты, и обдумывал грандиозные планы по нейтрализации действий своих врагов. А вот у Родриго, впервые продемонстрировавшего благоразумие и предусмотрительность, имелись иные соображения. Педро Луис, префект Рима и капитан церкви, в последний день жизни папы Каликста III бежал из города с помощью кардинала Родриго и Барбо, кардинала Венеции, которые сопровождали его до дороги на Остию, где оставили сражаться в одиночку. Преследуемый Орсини, преданный собственными солдатами, Педро Луис разыграл свою последнюю карту с характерной для него решительностью, бросив вызов судьбе. Вместе с несколькими верными сторонниками он сумел скрыться в крепости Чивитавеккья, чтобы дождаться там момента, когда можно будет вернуться в Рим. Но 26 сентября 1458 года Педро Луис умер при невыясненных обстоятельствах.

Тем временем среди возникших волнений и беспорядков Родриго, сохраняя спокойствие, отправился в собор Святого Петра, чтобы помолиться за умирающего папу: собственный престиж защищал его куда больше, чем кардинальский пурпур. Он отдал на разграбление свой дворец, рассудив, что буйствующая толпа удовлетворится грабежом, и оказался прав; ни в чем ином он не пострадал, хотя даже его итальянские друзья и чужеземцы Борджиа подвергались преследованию и уничтожению. Когда последние признаки жизни исчезли с лица Каликста, его домочадцы, включая родственников, друзей и даже сестер, в панике бросили папу. В отличие от всех Родриго оставался рядом с ним до его последнего вздоха.

Следующим папой стал Энеас Сильвиус Пикколомини, принявший имя Пия II. Это был творец, философ и блестящий гуманитарий, имевший причину испытывать к Борджиа благодарность, поскольку Родриго подал за него решающий голос в конклаве. Пикколомини был не их тех, кто забывал людей, оказавших ему поддержку. Тем не менее его знаменитое письмо с предостережением кардиналу Борджиа является одним из наиболее откровенных документов, характеризующих образ жизни Родриго. Письмо, собственноручно написанное папой в июле 1460 года, адресовано в Сиену, где в то время находился кардинал.

«До Нас дошли слухи, будто три дня назад, забыв о высоком сане, ты находился с часа дня до шести часов среди женщин Сиены, собравшихся в садах Джованни Бичи. Ты пребывал там в сопровождении духовного лица, чей возраст, не говоря уже об уважении к папскому престолу, должен был бы напомнить о его долге и обязанностях. Нам сообщили, что танцы носили непристойный характер и не было недостатка в любовных соблазнах, а твое поведение ничем не отличалось от поведения мирян в подобной обстановке. Приличия не позволяют нам входить в детали происходившего, поскольку речь идет о делах, упоминание о которых несовместимо с твоим саном. Мужьям, отцам, братьям и другим родственникам, сопровождавшим девиц, вход в сады был запрещен, чтобы никто не мог помешать тебе и еще нескольким лицам свободно предаваться удовольствиям. В Сиене только и говорят, что об этом сборище, и смеются над тобой… Посуди сам, совместимо ли с твоим достоинством ухаживать за девицами, посылать им фрукты и вино, проводить целые дни в непрерывной череде развлечений и, наконец, отправлять мужей, чтобы обеспечить себе полную свободу действий. Не только Нас обвиняют на твой счет, но и твоего покойного дядю Каликста порицают за то, что он доверил тебе столь ответственные посты. Вспомни о своем достоинстве и не старайся завоевать репутацию волокиты…»

Родриго предпринял различные попытки, чтобы доказать, что слухи, ставшие причиной этих упреков, по большей части основывались на сплетнях. Конечно, это было нелепо, поскольку дело оказалось общеизвестным, и огорченный понтифик констатировал: «Здесь, в Бигни, среди множества людей духовного звания и мирян, ты стал уже притчей во языцех…»

В подтверждение справедливости этих упреков Люцио опубликовал письмо посла в Мантуе Гонзага, написанное в июле 1460 года, в котором подробно рассказывалось о случае, связанном с крестинами. Вот что говорилось в письме: «Мне ничего не остается, как описать Вашей Светлости крестины живущего здесь мужчины, которые отправлялись сегодня… организаторами которых являлись монсеньер Рохан и вице-канцлер [Родриго Борджиа]. Они были приглашены в сад крестным отцом, куда привели крестницу. Там был весь цвет общества, но никто не входил в сад, оберегая священнослужителей… Остроумный Синесе, который не смог пройти в сад, заявил: «Мой бог, если бы все дети, рожденные за год, вступали в мир в отцовской одежде, они все бы оказались священниками и кардиналами».

Во всем великолепии своих тридцати лет Родриго Борджиа притягивал женщин, как, цитируя летописца Гаспара де Верона, «магнит притягивает железо». Письмо Пия II задевало за живое, и можно представить, насколько это было неприятно. Родриго поспешил ответить, приведя искусные оправдания, но все-таки не смог обмануть понтифика; ему удалось только несколько смягчить папу. Пий II более всего хотел снять со своего вице-канцлера все обвинения, и в ответном письме можно увидеть желание простить кардинала одновременно с выражением недовольства всем происшедшим. «То, что ты сделал, – писал понтифик, – не может считаться безупречным, хотя, возможно, заслуживает гораздо меньше порицания, чем мне давали понять». В дальнейшем кардиналу пришлось быть более осмотрительным; что же касалось папы, то он простил Родриго и заверил его, что до тех пор, пока тот будет вести себя достойно, он, папа, будет ему отцом и покровителем.

Однако мы понимаем, что у Пия, осознающего, что он бессилен что-либо изменить, имелись дурные предчувствия в отношении будущего. Родриго устроил сцену покаяния, покинув Сиену, якобы для того, чтобы уединиться в Корсигнано и исполнить епитимью. Но не склонный обуздывать свою бьющую через край энергию, он дал себе полную волю, устраивая охоты с безумными погонями по лесам и холмам Тосканы и Апеннинам, для которых его друг маркиз Мантуи присылал специально обученных ястребов, соколов и гончих. В благодарность кардинал признался Гонзага, что не смог бы «жить в праздности и без удовольствий» и «выносить скуку в этой суровой, дикой местности». Теперь вам ясно, что имел в виду Родриго, говоря о раскаянии?

В возрасте всего лишь шестидесяти лет Родриго взошел на Святейший престол; для здорового мужчины – это вершина зрелости. Несмотря на массу полученных благодаря счастливой судьбе привилегий, я, тем не менее, полагаю, что не следует приписывать Александру VI качества истинного политического гения. Он был наделен острым умом, великолепно сложен и обладал невероятной притягательной силой. К этому следует добавить его умение разбираться в делах государственных, искусное мастерство в решении церковных и юридических проблем, сообразительность и хорошо развитое политическое чутье. Он никогда не обучался ораторскому искусству, широко распространенному среди кардиналов той эпохи, но его латынь отличалась невероятной живостью, энергией и совершенством. Все, что он говорил, будь то на латыни, итальянском или испанском, отличалось естественной грацией. Огромное разнообразие акцентов, неожиданные каденции и невероятный пафос; с помощью этих средств ему удавалось навязывать собственные взгляды, умудряясь заменять ими абсолютные истины. Он умышленно подчеркивал театральность внешнего вида и манеры поведения. Родриго был великолепным актером, импозантным и величественным, что подчеркивалось пурпуром и драгоценными камнями, удивительно подходящими его образу. Родриго был красив, но это вовсе не означало, что у него были правильные черты лица. Его привлекательность заключалась в выражении мужественности, одновременно ослепительном и высокомерном, сияющем на лице, внезапно вспыхивающем на чувственных губах, а совершенная форма его носа давала полное представление о его силе и восприимчивости. В шестьдесят лет он все еще откровенно любил женщин. Родриго был страстно привязан к детям; чем красивее и энергичнее они были, тем более видел он в них свое отражение и, внимательно наблюдая за их развитием, испытывал глубокое внутреннее удовлетворение. По словам его современников, «никогда еще не было такого чувственного епископа».