Она мгновенно отворачивается.

А я отворачиваюсь от нее.

В последующие дни было очень тяжело. Я почти не могла дышать. Помню, как настороженно я относилась ко всем, кто пытался войти в мой дом, как боялась выходить на улицу, да, боялась до тошноты, и больше всего мне хотелось находиться здесь за запертыми дверьми. Я сидела на отодвинутом подальше от окна стуле и представляла себе тех молодых парней в спортивных костюмах. Они шли по тротуару пружинящей походкой, переполненные гормонами и душевными травмами.

ОКНА

Погода стоит неплохая. Я сижу на своем месте у окна и смотрю, как люди приходят и уходят. Вот так все и устроено, думаю я. Вот кто-то идет, а потом исчезает. Какой смысл заводить новых друзей, если они умирают до того, как мы успеваем толком познакомиться? Требуется немало усилий, чтобы вычистить черный костюм и отправиться на похороны, еще более предсказуемые, чем следующие.

Я бросаю несколько крошек вчерашнего багета голубям.

На пороге своего ресторана появляется Колин. Он машет мне. Я машу ему в ответ.

ЛЮСИЯ[1]

Помню, как мама изрезала на кусочки свое свадебное платье. Она рассказала всем, что сделала это потому, что мне предстояло стать Люсией. Я совершенно не хотела быть Люсией, ни в тот год, ни в какой-то другой, но мама, по ее выражению, любезно побеседовала с учителем. Больше в той процессии ничего примечательного не было. Она проследовала своим маршрутом со мной во главе, и все остались довольны. Даже отец. Во всех супружеских парах есть один дурак.

ПАРИКМАХЕР

Я не люблю своего парикмахера. Он приходит ко мне домой каждый второй вторник. Колин посоветовал установить такой порядок после того, как его мать умерла и ее парикмахер освободился. Как-то за поздним завтраком в его ресторане я намекнула, что довольно утомительно выходить из дома, чтобы привести в порядок волосы. На самом деле я жаловалась, чтобы предоставить ему возможность сделать комплимент моему новому парику, но Колин истолковал мои слова так, будто у меня начали болеть ноги, и в каком-то смысле он был прав, вот только признаваться в этом я совершенно не собиралась. И вот теперь я в безвыходной ситуации, потому что не хочу ссориться с Колином, а ведь у парикмахера даже есть ключи от моей квартиры.

Больше всего мне в нем не нравится то, что он без конца болтает о моих волосах. Я не желаю слышать подробностей о моей жалкой волосне, но парикмахер придумывает им имена. Последний могиканин за левым ухом: почти черный толстый и крепкий волос, растущий из родинки. Волосы на шее снизу парикмахер назвал в честь своего любовника: Лоренцо Лоренцо. Нет, не так. Он назвал их в честь растительности на половых органах своего друга. Я понятия не имею, как зовут его любовника. Мой парикмахер гладит и ласкает мою шею. Это непостижимо. Завивая челку, он смотрит в пространство прямо перед собой, потому что оно не вызывает у него никаких ассоциаций. Одно время он пытался называть какие-то волосинки Колином, но, по его словам, у Колина волос в два раза больше, чем у меня, хоть он и с лысиной. После того, как я приведу в порядок волосы, чувствую себя ужасно жалкой.

СОВСЕМ НЕ ИДЕАЛЬНО

— Привет!

Моя сестра делает вид, что она в хорошем настроении. Уф-ф. Она наклоняется к экрану. Я почти слышу, как скрипят ее кости и суставы.

— Bonjour, — говорю я. — Ça va?

— Сегодня утром я была у доктора Стурли, у меня давление как у ребенка, — сообщает она. — Разве это не удивительно, Биргитта?

В стариках, которые похваляются своим здоровьем, есть нечто жутковатое.

— Хорошо тебе, — отвечаю я.

— Ты приедешь домой на Рождество? — спрашивает она. — Было бы здорово отпраздновать его вместе.

Уголки губ моей сестры поднимаются. Это выглядит неестественно. Вынужденный восторг, чтобы создать доброжелательную атмосферу. Уф-ф.

Она обнажает зубы.

Ее улыбки лучше всего выглядят с приличного расстояния.

— Малявочка! — говорит она.

— Ты не могла бы надеть парик? — прошу я.

На несколько секунд повисает тишина. После этого моя сестра закрывает рот и откидывается на спинку кресла. Я уже почти пожалела о своем ребяческом поступке. Элисабет покорно поднимает плечи, вынимает парик из ящика письменного стола и натягивает его на голову.

— Поверни немного влево, — говорю я.

Она поворачивает, я морщу нос:

— А теперь подтяни слегка вперед. У тебя на лбу торчат собственные волосы.

Моя сестра делает, как я говорю, а потом дрожащими руками запихивает под парик короткие волосинки на лбу и за ушами.

— Так? — спрашивает она.

— В Париже продаются парики покрасивее, — замечаю я.

Теперь она улыбается мне более искренне и менее радостно. Надо признать, мгновение прекрасно, и я чуть не говорю об этом вслух, но ничуть не хуже оставить что-то невысказанным. Она все поймет неправильно.

УТРЕННЕЕ НАСТРОЕНИЕ

Первым трупом, который я обнаружила в своей жизни, был труп моего отца. Казалось, он заснул, сидя в кресле. Голова немного свесилась на левый бок, на рубашке виднелось мокрое пятно слюны. Зрелище было одновременно тревожным и мирным. Я несколько раз сказала «привет» и «с добрым утром», а потом подошла к нему вплотную.

Мы с сестрой по устоявшейся традиции держались от него на расстоянии. Изменения, произошедшие с ним за последние годы, привели к тому, что мы ощущали беспокойство, когда он находился дома. Он очень поправился и еще больше отдалился от нас. Если кто-то из нас подходил слишком близко, он мог отскочить или непроизвольно ударить рукой или даже двумя.

Он редко улыбался.

Руки отца были холодными. Пульс отсутствовал. Книга, лежавшая на его коленях, оказалась раскрыта на странице с головастиками. Я посчитала это неподобающим и перелистала ее до страницы с павлинами, после чего прокралась обратно в постель. Я лежала и размышляла над тайной блестящих мертвых мух, которые поздним летом появлялись между двойными стеклами.

ЖАЛКИЙ ЦИРК

Оказывается, интеллектуальный уровень человечества постоянно повышается. В это невозможно поверить, когда вокруг столько глупости.

— Ты не получишь все, чего захочешь, — обычно громко говорю я экрану телевизора, когда невежды начинают блистать там отсутствием знаний. Этим эгоистам лучше помалкивать в тряпочку, как в старые времена, но СМИ постоянно позволяют им нести полную ахинею. Крайне безответственно.

Нет, мир становится все глупее и глупее,