Женщина тоже слегка перегнулась через перила моста. Зонтик сместился, и оказалось, что платье, только что казавшееся зеленым, на самом деле белое-белое. Итак, теперь на мосту нас было четверо — два негра, женщина с длинной шеей и я. Из-под моста доносился запах резвившихся в реке карпов, он немного отдавал болотной тиной. Как бы желая отделить себя от этого запаха, женщина повернулась ко мне (я всё ещё стоял как громом пораженный) и прошептала:

— Эти негры… — Она показала ручкой зонтика в сторону чернокожих парней.

Зелёная тень пришла в движение, и профиль женщины окрасился в зелёные и белые тона:

— Говорят, по ночам они приходят к мосту, заходят в реку и руками ловят карпов. А ведь карпов запрещено ловить, это городская собственность. Они рабочие, строят ресторанчик на набережной. Там будут подавать жареное мясо. Похоже, они приехали не из Америки, а из Африки. В темноте они не могут отличить золотых карпов от чёрных, хватают всех без разбора и в ведре уносят с собой.

Таинственный голос женщины долетал до водной глади, и многочисленные карпы казалось, заглатывают её слова. Похоже, женщина всячески старалась обойти стороной эпизод у касс супермаркета. Во всяком случае, это был какой-то странноватый разговор:

— Говорят, по ночам они жарят пойманную рыбу. Говорят, они едят даже золотых карпов. Об этом мне рассказал хозяин фруктовой лавки. Они раздеваются, заходят по пояс в воду и ловят рыбин. Лавочник говорит, что они чёрные и страшные, он боится им что-то сказать. Он их всегда боится — и в темные, и в лунные ночи.

Мне же хотелось услышать об истории с сыром, поэтому я решил прервать её:

— Всё это какие-то предрассудки.

Женщина словно ждала от меня этих слов: во всяком случае, тут же согласилась, что и в самом деле, всё это предрассудки. Она повернула свою головку на длинной шее в сторону реки и замолчала. Затем, словно вручая мне эстафетную палочку, протянула свой зелёный зонтик. Когда я раскрыл его над ней, женщина вытянула губы и плюнула в воду. Слюна была похожа на белую вату. Один из плескавшихся в реке карпов широко раскрыл рот и проглотил плевок.

— Пойдем ко мне и съедим этот сыр, а? — предложила она. — У меня дома. Это недалеко, можно пешком.

Не дожидаясь ответа, женщина пошла вперёд. Спустившись с моста, она повернула направо и зашагала по набережной в направлении нижнего течения реки, размахивая сеткой с грейпфрутами. Держа в руках её зелёный зонтик и свой чёрный портфель, я устремился следом. Я устал от бестолковой «неожиданной агитации» в пользу компании и уже подумывал о том, что, возможно, мне удастся «подписать контракт» с этой самой особой с такой длинной шеей.

Когда я догнал женщину и раскрыл зонтик, небо над нами снова приобрело зеленоватый оттенок. В этом месте река настолько обмелела, что кое-где даже обнажилось дно; на каменистом русле валялся высохший серебряный карась.

Женщина говорила нараспев:

— Меня зовут Саэко. А река называется Кигосигава. Мост, который мы перешли, называется Итинохаси. Если миновать следующие мосты Нинохаси и Саннохаси, и спуститься дальше вниз по реке, то мы окажемся у четвертого моста — Ённохаси. Он рядом с морем. А сразу за ним — мой дом. Если на машине, то надо ехать через Саннохаси, а если пешком — перейти Ённохаси. По нему на машине не проедешь.

Зеленый свет, исходивший от зонтика, словно окутывал нас двоих. Мы не спеша шли вниз по течению вдоль реки. Краденый сыр ждал нас в доме женщины, до которого было уже рукой подать. Раскрыв зонтик, мы идём есть сыр. Сыр будет съеден нами. Всё взаимосвязано. Необычность ситуации пьянила меня, как вино.

Река в этом месте была такая же обмелевшая. Мы подошли уже к Нинохаси, который оказался такой же заурядной железобетонной конструкцией, как и Итинохаси. Не заходя на Нинохаси, зонтик и мы переместились к Саннохаси. Между мостами водный поток кое-где почти прерывался, местами река разделялась на несколько рукавов, которые потом снова сливались, — словом, слабое течение худо-бедно сохранялось на всём протяжении речного русла.

Саэко оказалась на два года старше меня. Она сказала, что делает на дому японские сладости и поставляет их в городские и пригородные магазины.

— Я делаю рисовые лепешки-моти с начинкой из проваренной в сахаре фасоли, пирожки мандзю с начинкой из цедры лимона, сигурэ — это такие пирожки с особыми трещинками, лепешки-моти, завёрнутые в солёные вишнёвые листья, цуябукуса — блинчики с начинкой из сладкой фасоли, куримуси ёкан — фасолевую пастилу с каштанами… Да всё, что угодно. Сейчас особенно хорошо идёт пудинг из аррорута. Пудинг из аррорута нельзя хранить долго, поэтому приходится крутиться.

По мере приближения к Саннохаси отмели стали попадаться реже, и река, наконец, превратилась в настоящий водный поток. Вдоль набережной тянулись магазины и заведения — пластмассовые игрушки, велосипеды, парикмахерская, зоомагазин — всё они выходили фасадами к реке. Нигде не было ни одного клиента. Как бы по обязанности, вяло крутилась полосатая вывеска парикмахерской.

Саэко выпорхнула из-под зонтика и подошла к зоомагазину. Последовав с зонтиком в руках за женщиной, я вдруг ощутил резкий тяжелый запах, напомнивший мне индийские специи, и чихнул. Зайцы, сурикаты, мартышки, скворцы, луговые собачки… Разноцветные глаза разморенных жарой зверей взирали на нас уныло и отрешённо.

Женщина стояла перед металлической клеткой в глубине магазина и смотрела на каких-то больших чёрных существ:

— Я так хочу их купить. Посмотрите, какая прелесть — что глаза, что носики! Я всякий раз захожу посмотреть на них. Но не знаю — смогу ли я ухаживать за ними, как нужно…

Это были летучие мыши. Две. Как те два негра на мосту, они настолько походили друг на друга, что различить их было практически невозможно. Наверное, пара — самец и самка. На прикреплённой к клетке табличке было написано научное название этих существ — Egypttian But Rousettus — «Египетские летучие собаки» — и указана их цена — по 32 тысячи иен за одну особь. Грудки обеих мышей были элегантно задрапированы чёрными складками, словно мантией, тонкие лапки плотно охватывали прутья клетки, при этом летучие мыши висели в своём убежище вниз головой, взирая на мир своими широко раскрытыми глазками, похожими на чёрные бусинки.

Неожиданно женщина прошептала мне на ухо:

— Пожалуйста, никому ничего не говорите о том, что видели.

— Видел? Что видел? Летучих мышей?

— Нет, не мышей, а тот эпизод с сыром.

— Никому не расскажу. Ни за что на свете!

— Ну, тогда пошли, полакомимся.

Я вновь соорудил зелёное небо над нашими головами. Это зелёное небо пришло в движение, когда мы тронулись с места. За зоомагазином росла ива, её ветви свисали к реке, и казалось, что ива тянет к воде руки, страдая от жары. Поддеревом, развалившись, дремала собака с высунутым языком. Нос у неё был сухой. Под ивой был вход в двухэтажный дом. Вывеска гласила: «Фехтовальный зал Ханамура». Однако в полумраке за окнами первого этажа не было видно ни блеска клинков, ни вообще признаков присутствия человека: сейчас там царили тишина и покой. Примерно в десяти шагах от фехтовального зала был мост Саннохаси. За ним располагалось двухэтажное деревянное здание акушерско-гинекологической клиники Кикудзима. Через облупившихся бежевые панели проглядывали старые доски. За матовыми стеклами тоже не было видно ни одной человеческой тени, изнутри не доносилось ни голосов медсестер, ни крика младенцев. Мост Саннохаси, точно такой же, как Нинохаси, мы тоже обошли стороной. Встречавшиеся на пути прибрежные отмели и перекаты ярко сверкали на солнце, как покрытое амальгамой зеркало. Мне никогда не доводилось бывать в этих местах, однако пейзаж почему-то направил поток моей памяти в далёкое-далёкое прошлое; голова закружилась, сердце временами колотилось как бешеное.