— Мы все следуем туда, куда ведет нас война, принц Александр, — примирительно сказала доктор Барлоу. — Хотя не скажешь, чтобы вам так уж не повезло с этим кораблем, разве нет?

Алек тяжело вздохнул, но оспорить это не смог. В конце концов, «Левиафан» спас его от мучительного пережидания войны в том замке-леднике в Альпах. И в Стамбул доставил, где он, Алек, нанес свой первый удар по германцам.

— Возможно, что и нет, доктор Барлоу, — скрепя сердце признал он. — Но я предпочитаю сам намечать свой курс.

— Скажу, что это время может настать быстрее, чем вы думаете.

Алек приподнял бровь, размышляя над смыслом ее слов.

— Да пойдем уже, высочество, — тихонько подтолкнул его Дилан. Орел, уже под колпаком (точнее, двумя), спокойно сидел у него на руке, как на насесте. — А то ты не знаешь, каково оно, спорить с ученой братией. А нам еще птицу кормить надо.

Орел, после того как Дэрин водрузила на обе его сварливые головы по колпаку, оказался созданием вполне миролюбивым. Без малого пять кило живого веса, перебирая когтями, грузно сидело на ее краге. По пути к хвостовому отсеку Дэрин думала с облегчением: как все же хорошо, что кости у птиц полые. Птичник располагался отдельно от главной гондолы, в полпути от подфюзеляжного киля. Ведущий туда проход согревался жаром желудочного канала, и студеный встречный ветер по ходу корабля оседал на стенах мембраны каплями. Учитывая, что Дэрин с Алеком находились внутри тысячефутового воздушного исполина, созданного из живых волокон кита и сотни других тварей, запаха от него почти не чувствовалось — разве что чуть припахивало животным потом и навозцем, как летом в хлеву.

Алек шагал рядом с Дэрин, с опаской поглядывая на орла-империала:

— А мозга у него, по-твоему, тоже два?

— Ну, а ты как думал, — ответила Дэрин. — Какой толк от головы без мозгов?

Бовриль на это хихикнул, как будто понял, что Дэрин таким образом довольно удачно сострила насчет жестянщиков. Но Алек все это утро пребывал в довольно уязвимом настроении и на остроту не прореагировал.

— А что, если у них, у голов, выйдет разногласие, в какую сторону лететь?

Дэрин рассмеялась:

— Ну так решат ссору дракой, да и дело с концом. Как и все, собственно. Только я сомневаюсь, что они так уж много между собой спорят. У птиц набалдашник состоит в основном из зрительного нерва, то есть не мыслит, а в основном лишь видит.

— Тогда ей хотя бы невдомек, насколько уродливо она выглядит.

Под одним из колпаков клекотнуло, что Бовриль незамедлительно сымитировал.

— Если двуглавые зверушки так уж неприглядны, — нахмурилась Дэрин, — то с чего ты одну из них намалевал на своем шагоходе?

— То был Габсбургский крест. Символ моей фамилии.

— И что он такое символизирует? Брюзгливость?

Алек, закатив глаза, принялся повторять как надоевшую лекцию:

— Двуглавый орел. Впервые был использован византийцами. Показать, что их империя правит и востоком, и западом. А когда этот символ использует современный царствующий дом, одна из голов у него символизирует земную власть, а другая — божественное право.

— Какое-какое?

— Божественное. Понятие, что королевская власть дарована Богом.

— Во как, — фыркнула Дэрин. — И кто же, интересно, мог такое выдумать? Не король, часом?

— Ну да, пожалуй, несколько старомодно, — согласился Алек, а Дэрин подумала, принимает ли он сам это всерьез. У него набалдашник, надо сказать, полон всякой дремучей ерундистики — отсюда и все эти разговоры о провидении, якобы заславшем его сюда после ухода из дома. Что, дескать, так уж ему предначертано судьбой остановить эту войну.

Хотя, если вникнуть, война слишком масштабное событие, чтобы ее вот так взял и остановил один человек, неважно, королевич или простолюдин. Судьбе-то абсолютно побоку, что там и кому предназначено. Вот ей, Дэрин, выпало быть девчонкой, упрятанной в юбки, и прозябать среди орущей малышни где-то там на задворках. Но она судьбу в достаточной мере обвела вокруг пальца, спасибо худо-бедно кройке и шитью.

Всего предначертанного, понятно, избежать не удалось — в частности запасть на недотепу-принца, да так, что в голову лезет всякая совершенно неуставная чушь. Ходит у него в лучших друзьях, союзниках, а у самой сердце так и ноет, так и стонет.

Хорошо еще, что Алек слишком погружен в свои собственные неурядицы, да еще и в мировые, черт бы их побрал, скорби и невзгоды, а потому ничего не замечает. Понятно, отчасти скрывать чувства помогает то, что он не знает, что она девчонка. И вообще, на борту никто об этом не знает, кроме графа Фольгера. Но тот, на что уж индюк, по крайней мере, умеет хранить секреты.

Они подошли к люку в птичник, и Дэрин потянулась к пневматическому запору, но нащупать его в темноте, да еще с увесистой птицей на руке, оказалось не так-то просто.

— Дай-ка нам свет, божественное высочество.

— Конечно, мистер Шарп, — спохватился Алек, вынимая командный свисток. Его он взыскательно оглядел и лишь затем свистнул как полагалось. За кожей корабля начали оживать светляки, постепенно заполняя коридор мягким зеленоватым мерцанием. Команду продублировал Бовриль голоском изящным, как серебряные колокольца из музыкальной шкатулки. Свечение сделалось ярким, насыщенным.

— Молодец зверок, — похвалила Дэрин. — Погоди, дослужишься — сделаем из тебя мичмана.

— Н-да, — сказал Алек со вздохом. — Ему-то ты это обещаешь, а вот мне…

Укол ревности Дэрин оставила без внимания и открыла дверцу. В ответ на хлынувший наружу птичий гвалт орел-империал сильнее стиснул ей руку; острота когтей чувствовалась даже сквозь толстенную сокольничью крагу.

Дэрин повела Алека по приподнятому над полом трапу, выискивая внизу незанятое место. Мимо тянулись девять клеток (можно сказать, вольеров, так как высотой они были в два человеческих роста), три снизу и по три с обеих сторон. Мелюзга и посыльные птицы представляли сплошное мельтешение трескучих крыльев, в то время как боевые соколы, наоборот, сидели на своих насестах чинными рядами, игнорируя всю эту суетливую мелочь вокруг.

— Боже правый, — воскликнул за спиной Алек, — да это же дурдом!

— Дурдом, — эхом подтвердил Бовриль и с плеча Алека сиганул на ближний поручень.

Дэрин покачала головой. Алек и его люди подчас чувствовали себя здесь, на воздушном корабле, не вполне уютно из-за всей неопрятной суматошности Ноева ковчега, несравнимой с педантичной отлаженностью механизмов жестянщиков.

Экосистема «Левиафана» с ее сотнями взаимоперекрещивающихся живых цепочек была куда более сложна и прихотлива, чем любая хитроумная, но безжизненная машина, и, как следствие, несколько менее упорядочена. Но именно от этого, по мнению Дэрин, мир становится интереснее. У реальности нет приводных рычагов с шестеренками, а потому никогда не известно наперед, какие сюрпризы могут родиться из ее щедрого хаоса.