В свою очередь, Питер совершенно не считал противозаконными свои постоянные горячечные, сбивчивые письма, в которых он выражал желание, чтобы она заболела СПИДом (которого такая сука, как она, разумеется, заслуживала). Он не считал противозаконным стоять у ее дома и глазеть на ее окна до поздней ночи. Не считал противозаконным звонить к ней в дверь в самые ранние утренние часы, когда все в доме еще спали. Страдания Полли казались суду почти мифическими.

Единственное, что они хотели знать – и требовали от Полли доказательств, – так это понесла ли она в результате действий Питера материальный ущерб. Деньги, как всегда, стояли во главе угла. Закон предписывал, чтобы Полли доказательно подтвердила, что действия Питера значительно опустошили ее кошелек. Например, что ее душевные страдания приводили к существенному снижению ее работоспособности. Или что Питер реально мешал ей зарабатывать средства к жизни.

Вот если бы она действительно могла это доказать, тогда закон заработал бы в полную силу; в противном случае ей следовало просто попытаться свыкнуться со своей проблемой.

Полли представила письмо своего доктора, рекомендацию своего работодателя, дневник своих злоключений, который посоветовали ей вести в полиции. Она рассказала о своих бессонных ночах, о своих безрадостных днях, о своих слезах и постоянном стрессовом состоянии, которое отравляло ей жизнь.

В зале суда Питер просто блаженствовал. Он наслаждался каждой подробностью, дрожа от возбуждения, он имел наконец доказательства того, что она так же одержима им, как и он ею.

Но победу все-таки одержала Полли. Судья вынес вердикт, согласно которому Питеру запрещалось приближаться к Полли и вступать с ней в контакт в течение неопределенного периода времени, а если он попытается это сделать, то рискует подвергнуться аресту. Это его не остановило, но после нескольких новых предупреждений со стороны полиции его истерические вторжения в жизнь Полли постепенно начали сходить на нет, а ее жизнь стала походить на нечто нервозно-нормальное.

Конечно, все это оставалось при ней. Она уже чувствовала, что полностью от Питера ей не избавиться никогда. Она по-прежнему окидывала взглядом улицу в обе стороны, когда выходила по утрам из дома, и опасливо пересекала лестничную площадку, когда поздно вечером возвращалась домой. Она все еще продолжала побаиваться, что в один прекрасный день он попытается всадить в нее нож за то, что она предала его любовь.

– Вообще-то я не думаю, что он способен на насилие, – храбро говорила Полли своим друзьям.

– Нет, конечно нет, – в свою очередь уверяли они.

– Я где-то читал, что подобные типы крайне редко решаются на насилие.

Но на самом деле она очень боялась.

Даже теперь, когда с их последней встречи прошло уже три месяца. И когда в ее квартире в четверть третьего ночи раздался телефонный звонок.

А накануне вечером, когда над угрюмыми ангарами базы военно-воздушных сил Великобритании Брайз-Нортон собрались темные тучи и невидимое солнце скрылось за ними, на летном поле под мелким моросящим дождем собралась небольшая группа военных (а вместе с ними один или два гражданских из обслуживающего персонала). Они дожидались прибытия американского самолета.

В это время в этом самом самолете, высоко парящем над Англией, сидел некий важный американский военный чин, глубоко погруженный в свои мысли. Он был так поглощен этими мыслями, что в продолжение почти пятичасового перелета из Вашингтона в Англию едва ли перекинулся несколькими словами со своими подчиненными. А те, в свою очередь, полагали, что генерал обдумывает предстоящую ему встречу, что он озабочен деликатными проблемами НАТО, постсоветских государств и Нового Мирового Порядка. На их взгляд, вряд ли стоило пересекать Атлантику ради более мелких вопросов. Парадокс заключался в том, что если бы подчиненные генерала умели читать чужие мысли, они бы несказанно удивились, узнав, что на самом деле геополитические размышления их командира ограничивались персоной одной-единственной молодой женщины, с которой он когда-то был знаком. И даже не женщины – почти девочки семнадцати лет.

А британцы на аэродроме между тем кашляли, перетаптывались и непроизвольно уносились мыслями в близлежащий бар. Их обуревали смешанные чувства – как и всегда, когда речь шла о взаимоотношениях с американскими коллегами. С одной стороны, они испытывали трепет. Несомненный трепет при мысли о встрече лицом к лицу с такой невообразимо могучей силой. Большинство офицеров, шаркающих теперь ногами по гудрону в Брайз-Нортоне, как правило, почитали за счастье, если им удавалось – при случае – воспользоваться для своих личных нужд казенным автомобилем. Их профессиональная жизнь вечно описывалась в терминах «ограниченная ответственность», «тактическая цель» и «быстрое развертывание». Если же они сами описывали свои военные возможности, то обязательно употребляли понятия «элитные подразделения» и «высококвалифицированная профессиональная армия». При этом все, разумеется, понимали, что под этими цветистыми фразами скрывается общеизвестная банальная истина о вечном недостатке армейского финансирования и столь же вечном недостатке людей.

Между тем американцы измеряли свои военные бюджеты триллионами долларов.

– Да ты вообще способен в это поверить, старина? Триллионы долларов! Можно прослезиться, честное слово.

Их корабли напоминали города, самолеты не имели себе равных в мире, и к тому же были почти невидимками. Их ракеты и бомбы могли уничтожить всю планету целиком, и к тому же много раз подряд. По традиционным меркам человеческого воображения только боги обладали таким огромным влиянием на дела людей. А теперь сами люди обрели такую способность, или, по крайней мере, некоторые люди, люди из Пентагона.

Стоит ли отпираться, что для других армий – меньших и более слабых, – таких, к примеру, как британская, представители которой мерзли сейчас на гудронированном покрытии военного аэродрома в Брайз-Нортон, – такая мощь обладала безусловной привлекательностью. В ней чувствовалось что-то сексуальное и неотразимое. Рядом с ней было весело. О близости к ней было приятно рассказать друзьям.

– Я где-то читал, что они уже создали лазерные ружья!

– Черт подери!

Однако, разумеется, рядом со слепым обожанием, как всегда, соседствовала зависть. Глубокая, мучительная, разъедающая зависть, порожденная вопиющим неравенством в положении. Разница между американскими вооруженными силами и их главными, самыми старыми и проверенными союзниками была столь велика, что любые попытки британской военной машины внести свой вклад в общее дело альянса оказывались просто несущественными, исчезающе малыми, можно сказать – неуместными. По правде сказать, роль Британии в этом альянсе сводилась к тому, что с ее помощью внешней политике Соединенных Штатов придавался легитимный статус интернационального консенсуса. Именно поэтому Британии дозволялось поддерживать с Америкой особые отношения. А если еще точнее – Америка попросту не особо доверяла французам.