– Том, – говорил Перкинс, – был обладателем огромного таланта. Гением. Его талант, его видение Америки было таким всеохватывающим, что ни одна книга за всю историю никогда не смогла бы вместить все то, что он хотел сказать.

По мере того как Вулф воплощал свой мир на бумаге, на Перкинса легла ответственность за создание неких границ объема его произведения.

– Имели место кое-какие условия, которые Вулф никак не мог выкинуть из головы, – сказал Перкинс.

– Он принял ваши предложения с благодарностью? – спросил кто-то.

Перкинс рассмеялся впервые за весь вечер. Он рассказал о периоде, примерно на середине их творческих отношений, когда ему пришлось буквально уговаривать Вулфа удалить огромный кусок из текста «О времени и о реке».

– Была ночь, очень поздняя и очень жаркая. Мы работали в офисе. Я передал ему свою папку, а затем молча сел и погрузился в чтение рукописи.

Перкинс был уверен, что Вулф рано или поздно согласится убрать фрагмент, потому что причины для этого были довольно вескими. Но Вулф так просто не сдавался. На той встрече он то и дело вскидывал голову и раскачивался в кресле, обегая взглядом скудно обставленный кабинет Перкинса.

– Я читал рукопись не меньше пятнадцати минут, – продолжал Макс, – но в то же время следил за движениями Тома, за тем, как он неотрывно изучает угол кабинета. В этом углу я вешаю шляпу и пальто, и там же, под шляпой и пальто, висит шкура гремучей змеи с семью погремушками – подарок от Марджори Киннан Ролингс. Том перехватил мой взгляд и воскликнул: «Ага! Вот оно – истинное лицо редактора!» Отделавшись этой мелкой шуточкой, он согласился убрать фрагмент.

Несколько раз в тот вечер будущим редакторам приходилось повторять вопросы для глуховатого Макса. Речь редактора была переполнена долгими необъяснимыми паузами. Он отвечал на вопросы очень красноречиво, но в промежутках между ними казалось, будто его сознание блуждает среди тысячи воспоминаний.

«Макс выглядел так, словно отправился в тайный мир, состоящий из его собственных мыслей, обставленный какими-то личными впечатлениями. Он как будто вошел в маленькую комнату и закрыл за собой дверь», – говорил Маккормик несколько лет спустя.

Так или иначе, это было памятное выступление, и студенты слушали его, как загипнотизированные. Провинциалянки, который всего пару часов назад выбрался из-под дождя, прямо у них на глазах превратился в легенду – такую, которую они себе и представляли.

Вскоре после девяти Маккормик напомнил Перкинсу о времени, чтобы редактор не опоздал на поезд. Хотя прерываться было очень жалко. Он даже не успел рассказать о своем опыте работы с такими романистами, как Шервуд Андерсон,[6] Джон Филлипс Маркванд,[7] Морли Каллаган[8] и Гамильтон Бассо.[9] Не рассказал о биографе Дугласе Саутхолле Фримане,[10] или Эдмунде Уилсоне,[11] или Аллене Тейте,[12] Алисе Рузвельт Лонгворт[13] и Нэнси Хейл.[14] Было уже слишком поздно говорить о Джозефе Стэнли Пеннелле,[15] чей роман «История Рома Хэнкса и вопросы родства»[16] был одним из самых захватывающих произведений, с которым Перкинсу приходилось работать за последние несколько лет. Не было времени говорить и о новых писателях, например Алане Пэйтоне[17] и Джеймсе Джонсе[18] – двух многообещающих авторах, чьи рукописи как раз находились в работе. Но все же Перкинс был уверен, что сказал более чем достаточно. Он надел шляпу, накинул пальто, повернулся к аплодирующей аудитории спиной и исчез так же аккуратно, как и появился.