Мое внимание привлек годовалый малыш с копной темно-каштановых волос. Он сидел в тележке, свесив вниз пухлые ноги. На одной из них не было ботинка, тот валялся позади него на сетке с мандаринами. Малыш с любопытством смотрел по сторонам и улыбался во весь рот. Мать отлучилась ненадолго и оставила его одного. Я представила, как легко будет похитить этого милого карапуза: просто взять на руки и выйти на улицу. Когда она появилась из соседнего прохода с бутылкой кетчупа, я еле сдержалась, чтобы не сделать ей замечание.

Сегодня было много продуктов по акции и на распродаже из-за истекающего срока годности, поэтому я набрала полные сумки, которые и поднять-то оказалось сложно, не то что тащить до дома. Пришлось ловить такси, что свело на нет всю выгоду. Едва сев в машину, я поняла, что знаю водителя. Я узнала его по профилю и по разрезу глаз в отражении зеркала заднего вида. Натан Робертсон. Мы учились с ним вместе: сначала в средней школе в Эбингтон-Вейл, а потом недолго в старшей школе в Уэстон-Фэвелл. Он почти не изменился, если не считать залысин и уродливых татуировок на руках. Меня Натан не узнал, да и я не стала представляться: не хотелось всю дорогу домой вспоминать людей, с которыми давно потеряна связь, или обсуждать, как прошли двадцать четыре года с момента нашей последней встречи. К тому же я сомневалась, вспомнит ли он меня вообще. В четырнадцать лет я ушла из школы.

Когда, высадив меня, Натан отъехал, я на мгновение задержалась, чтобы взглянуть на окно, забранное ставнями, на третьем этаже. Мне прекрасно известно, что теперь бо́льшая часть жизни Мэгги сосредоточена вокруг него. Это одна из немногих ниточек, которые до сих пор связывают ее с миром. Интересно, сильно ли она страдает от нехватки общения? За ужином Мэгги всегда рассказывает, кого из соседей видела и что узнала. Но мечтает ли она снова оказаться среди них? Наблюдать — не жить, так ведь?

Я как могу забочусь о ней, однако она редко меня о чем-то просит. Даже когда ее телевизор перестал работать, она ни словом не обмолвилась, пока я сама не заметила, что давно не видела его включенным. Не успела предложить отдать его в ремонт, как она заявила, что предпочитает книги — «новости слишком удручают». Настаивать я не стала. Мне же проще. Хотя на ее месте я уже давно сошла бы с ума.

Выхожу из кухни и поднимаюсь в столовую на втором этаже, чтобы накрыть на стол. Стелю кружевную скатерть, подаренную Мэгги ее бабушкой. Всю жизнь она хранила ее «до лучших времен». Но в наши дни это неактуально, сейчас все одноразовое: и вещи, и люди. Возвращаюсь к духовке, достаю курицу, беру тарелки и бутылку «Пино-гри»[4].

Раньше на месте столовой была спальня, о чем напоминает стоящий в углу комод, который у меня все никак не доходят руки передвинуть. Да и косметический ремонт не мешало бы сделать. Когда-нибудь займусь… Вообще, планировка здесь по общим меркам не совсем обычная. На первом этаже кухня с дверью в подвал, прихожая, бывшая столовая, которая теперь пустует, и туалет. На втором — две спальни, ванная, кабинет и новая столовая, уставленная книжными стеллажами (каждый том аккуратно обернут в плотную полиэтиленовую обложку). Третий этаж — переоборудованный чердак, что Мэгги называет своим домом. Там есть еще одна ванная комната, которой пользуется только она, лестничная площадка и ее спальня. Вот и всё. Мой дом. Ладно, наш. И, хотим мы этого или нет, но нам из него никуда не деться.

Поднимаюсь выше и вижу, что Мэгги стоит у окна. О чем она думает? Как коротает долгие часы одиночества?

На один кратчайший миг мне даже почти жаль ее.

В ожидании ужина я стою у окна, словно часовой, и наблюдаю за происходящим в нашем тупике. Однако, случись что, я никому не смогу сообщить, да и помочь тоже. Пользы от меня как от беззубого сторожевого пса.

Сорок лет назад, когда я сюда переехала, улица выглядела гораздо симпатичнее: жильцы следили за своими владениями, и одинаковые ухоженные домики радовали глаз. Теперь все иначе: гаражные ворота выкрашены как попало, повсюду уродливые пластиковые окна и входные двери из ПВХ, а вместо пышных зеленых лужаек дома окружают мощеные дворы, чтобы было куда ставить вторую, а то и третью машину. В общем, не улица, а пятьдесят оттенков серого.

Из нашего конца тупика просматриваются обе стороны дороги, и свой дозор я обычно начинаю слева. Участки, расположенные там, стоят дороже, потому что их задние дворы выходят на школьную игровую площадку. Номер двадцать девять — последний дом, который я могу разглядеть, не прищуриваясь. С ним у меня связаны самые печальные воспоминания. Несколько лет назад маленький мальчик Генри, всегда такой милый и вежливый, чуть не погиб там во время пожара. Спасатели успели его вытащить, но он сильно угорел и получил серьезную травму мозга. Мать так и не смогла себе этого простить, и семья распалась. Однако я заметила, что ее муж и две их дочки, Эффи и Элис, недавно вернулись обратно. Надеюсь, теперь судьба будет к ним более благосклонна.

Дальше я перехожу к правой стороне. В соседнем доме живет Элси. Мы с ней — старожилы этой улицы. Переехали сюда с разницей в три месяца и очень быстро подружились. Она знает больше секретов об этом доме, чем Нина. Как же я скучаю по нашей болтовне!

Она весь день держит шторы открытыми, даже когда на улице темнеет, и закрывает их только перед сном. Думаю, ей стоит быть осторожнее — все-таки возраст, да и живет одна. Замечаю знакомую бело-зеленую заставку на ее большом телеэкране и догадываюсь, что она смотрит сериал «Жители Ист-Энда». Я тоже люблю мыльные оперы. Раньше мы обсуждали последние серии за чашкой кофе в четверг после обеда. Интересно, как быстро я смогу восстановить пропущенные сюжетные линии после столь длительного перерыва? Меня снова подмывает попросить Нину отремонтировать телевизор, но тогда она будет думать, что делает мне одолжение… Да, похоже, желая досадить ей, я готова идти на любые страдания.

Небольшая белая машина с люком на крыше подъезжает к дому Элси и, постояв минуту, едет дальше — наверное, адресом ошиблись.

Внезапно осознаю, что за мной наблюдают, и оборачиваюсь. Нина делает вид, будто только что вошла, но я-то чувствую правду. Мне не впервой быть объектом чужого молчаливого внимания и осуждения — привыкла не подавать виду. У нас не бывает искреннего общения. Постоянная ложь и нежелание говорить начистоту стали для нас нормой, окончательно отрубив шансы на нормальные отношения.

— Готова спуститься? — спрашивает она.

Улыбаюсь в ответ. Она бережно берет меня за руку и помогает сойти по ступенькам. В столовой садится на свое обычное место рядом с окном во главе стола, я — через два стула от нее. Фрамуга приоткрыта, и я чувствую легкое дуновение ветра на моих волосах, от которого по шее и плечам пробегают мурашки.

На столе бутылка вина. Удивляюсь неожиданной щедрости, но Нина наливает только себе, мне не предлагает — знает, что я соглашусь, и, перехватив мой пристальный взгляд, отворачивается. Я привычно молчу и отхлебываю теплую воду из стоящего передо мной пластикового стакана.